Page 808 - Архипелаг ГУЛаг

А тем временем нас по одному начинают вызывать в областную комендатуру — это тут
же, во дворе облМВД, это — такой полковник, майор и многие лейтенанты, которые
заведуют всеми ссыльными Джамбульской области. К полковнику, впрочем, нам ходу нет,
майор лишь просматривает наши лица, как газетные заголовки, а оформляют нас
лейтенанты, красиво пишущие перьями.
Лагерный опыт отчётливо бьёт меня под бок: смотри! в эти короткие минуты решается
вся твоя будущая судьба! Не теряй времени! Требуй, настаивай, протестуй! Напрягись,
извернись, изобрети что–нибудь, почему ты обязательно должен остаться в областном
городе или получить самый близкий и удобный район. (И причина эта есть, только я не знаю
о ней: второй год растут во мне раковые метастазы после лагерной незаконченной операции.)
Не–ет, я уже не тот… Я не тот уже, каким начинал срок. Какая–то высшая
малоподвижность снизошла на меня, и мне приятно в ней пребывать. Мне приятно не
пользоваться суетливым лагерным опытом. Мне отвратительно придумывать сейчас убогий
жалкий предлог. Никто из людей ничего не знает наперёд. И самая большая беда может
постичь человека в наилучшем месте, и самое большое счастье разыщет его — в наидурном.
Да даже узнать, расспросить, какие районы области хорошие, какие плохие, — я не успел, я
занят был судьбой старого инженера.
На его деле какая–то охранительная резолюция стоит, потому что ему разрешают
выйти пешком своими ногами в город, дойти до облводстроя и спросить себе там работы. А
всем остальным нам одно назначение: Кок–Терекский район. Это — кусок пустыни на севере
области, начало безжизненной Бет–Пак–Дала, занимающей весь центр Казахстана. Вот тебе
и виноград!..
Фамилию каждого из нас кругловато вписывают в бланк, отпечатанный на корявой
рыжей бумаге, ставят число, под–кладывают нам — распишитесь.
Где это я уже встречал подобное? Ах, это когда мне объявляли постановление ОСО.
Тогда тоже вся задача была— взять ручку и расписаться. Только тогда бумага была
московская, гладкая. Перо и чернила, впрочем, такие же дрянные.
Итак, что же мне «объявлено сего числа»? Что я, имярек, ссылаюсь навечно в такой–то
район под гласный надзор районного МГБ и в случае самовольного отъезда за пределы
района буду судим по Указу Президиума Верхсовета, предусматривающему наказание 20
(двадцать) лет каторжных работ. Ну что ж, всё законно. Ничто не удивляет нас.
Годами позже я достану Уголовный кодекс РСФСР и с удовольствием прочту там в
статье 35–й: что ссылка назначается на срок от трёх до десяти лет, в качестве же
дополнительной к заключению может быть только до пяти лет. (Это — гордость советских
юристов: что, начиная ещё с Уголовного кодекса 1922 года, в советском праве нет
бессрочных правопоражений и вообще бессрочных репрессий, кроме самой жуткой из них —
бессрочного изгнания из пределов СССР. И в этом «важное принципиальное отличие
советского права от буржуазного», сборник «От тюрем…».) Так–то так, но, экономя труд
МВД, пожалуй, вечную–то выписывать проще: не надо следить за концами сроков да
морочиться обновлять их.
И ещё в статье 35–й, что ссылка даётся только особым определением суда. Ну, хотя бы
ОСО? Но даже и не ОСО, а дежурный лейтенант выписывал нам вечную ссылку.
Мы охотно подписываем. В моей голове настойчиво закручивается эпиграмма, немного
длинноватая, правда:
Чтоб сразу, как молот кузнечный
Обрушить по хрупкой судьбе, —
Бумажку: я сослан навечно
Под гласный надзор МГБ.
Я выкружил подпись беспечно.

(отчего гебисты и показали его Громыке), — чтобы заинтересовать МГБ выкупом и таким образом дать знать о
себе на Запад. (Примеч. 1975 г.)