Page 811 - Архипелаг ГУЛаг
P. 811

образования?)
                     — Скажите, а когда я смогу туда пройти без конвоя? Он пожимает плечами:
                     — Вообще  сегодня,  пока  к  вам  тут  при… —  желательно,  чтобы  вы  не  выходили  за
               ворота. Но по служебному вопросу сходить можно.
                     И вот я иду! Все ли понимают это великое свободное слово? Я с а м иду! Ни с боков, ни
               сзади  не  нависают  автоматы.  Я  оборачиваюсь:  никого!  Захочу,  пойду  правой  стороною,
               мимо школьного забора, где в луже копается большая свинья. Захочу, пойду левой стороною,
               где бродят и роются куры перед самым районо.
                     Двести  метров  я  прохожу  до  районо —  а  спина  моя,  вечно  согнутая,  уже  чуть–чуть
               распрямилась,  а  манеры  уже  чуть–чуть  развязнее.  За  эти  двести  метров  я  перешёл  в
               следующее гражданское сословие.
                     Я  вхожу  в  старой  шерстяной  гимнастёрке  фронтовых  времён,  в  старых–престарых
               диагоналевых брюках. А ботинки— лагерные, свинокожие, и еле упрятаны в них торчащие
               уши портянок.
                     Сидят два толстых казаха— два инспектора районо, согласно надписям.
                     — Я хотел бы поступить на работу, в школу, — говорю я с растущей убеждённостью и
               даже как бы лёгкостью, будто спрашиваю, где у них тут графин с водой.
                     Они  настораживаются.  Всё–таки  в  аул,  среди  пустыни, не  каждые  полчаса  приходит
               наниматься новый преподаватель. И хотя Кок–Терекский район обширнее Бельгии, всех лиц
               с семиклассным образованием здесь знают в лицо.
                     — А что вы кончили? — довольно чисто по–русски спрашивают меня.
                     — Физмат университета.
                     Они даже вздрагивают. Переглядываются. Быстро тараторят по–казахски.
                     — А… откуда вы приехали?
                     Как будто неясно, я должен всё им назвать. Какой же дурак приедет сюда наниматься,
               да ещё в марте месяце?
                     — Час назад я приехал сюда в ссылку.
                     Они принимают многознающий вид и один за другим исчезают в кабинете зава. Они
               ушли — и теперь я вижу на себе взгляд машинистки лет под пятьдесят, русской. Миг— как
               искра,  и  мы—  земляки:  с  Архипелага  иона!  Откуда,  зачто,  с  какого  года?  Надежда
               Николаевна  Грекова  из  казачьей  новочеркасской  семьи,  арестована  в  1937,  простая
               машинистка  и  всем  арсеналом  Органов  вмята,  что  состояла  в  какой–то  фантастической
               террористической организации. Десять лет, а теперь— повторница, и— вечная ссылка.
                     Понижая  голос  и  оглядываясь  на  притворенную  дверь  заведующего,  она  толково
               информирует  меня:  две  десятилетки,  несколько  семилеток,  район  задыхается  без
               математиков, нет ни одного с высшим образованием, а какие такие бывают физики — тут и
               не видели никогда. Звонок из кабинета. Несмотря на полноту, машинистка вскакивает, бодро
               бежит — вся служба, и на возврате громко официально вызывает меня.
                     Красная  скатерть  на  столе.  На  диване —  оба  толстых  инспектора,  очень  удобно
               утонули.  В  большом  кресле  под  портретом  Сталина —  заведующий,  маленькая  гибкая
               привлекательная  казашка  с  манерами  кошки  и  змеи.  Сталин  недобро  усмехается  мне  с
               портрета.
                     Меня  сажают  у  двери,  вдали,  как  подследственного.  Заводят  никчемный  тягостный
               разговор,  потому  особенно  долгий,  что,  пару  фраз  сказав  со  мною  по–русски,  они  потом
               десять  минут  переговариваются  по–казахски,  а  я  сижу  как  дурак.  Меня  расспрашивают
               подробно, где и когда я преподавал, выражают сомнение, не забыл ли я своего предмета или
               методики.  Затем  после  всяких  заминок  и  вздохов,  что  нет  мест,  что  математиками  и
               физиками переполнены школы района и даже полставки трудно выкроить, что воспитание
               молодого человека нашей эпохи — ответственная задача, — они подводят к главному: за что
               я сидел? в чём именно моё преступление? Кошка–змея заранее жмурит лукавые глаза, будто
               багровый свет моего преступления уже ударяет в её партийное лицо. Я смотрю поверх неё в
               зловещее  лицо  сатаны,  искалечившего  всю  мою  жизнь.  Что  я  могу  перед  его  портретом
   806   807   808   809   810   811   812   813   814   815   816