Page 811 - Архипелаг ГУЛаг

образования?)
— Скажите, а когда я смогу туда пройти без конвоя? Он пожимает плечами:
— Вообще сегодня, пока к вам тут при… — желательно, чтобы вы не выходили за
ворота. Но по служебному вопросу сходить можно.
И вот я иду! Все ли понимают это великое свободное слово? Я с а м иду! Ни с боков, ни
сзади не нависают автоматы. Я оборачиваюсь: никого! Захочу, пойду правой стороною,
мимо школьного забора, где в луже копается большая свинья. Захочу, пойду левой стороною,
где бродят и роются куры перед самым районо.
Двести метров я прохожу до районо — а спина моя, вечно согнутая, уже чуть–чуть
распрямилась, а манеры уже чуть–чуть развязнее. За эти двести метров я перешёл в
следующее гражданское сословие.
Я вхожу в старой шерстяной гимнастёрке фронтовых времён, в старых–престарых
диагоналевых брюках. А ботинки— лагерные, свинокожие, и еле упрятаны в них торчащие
уши портянок.
Сидят два толстых казаха— два инспектора районо, согласно надписям.
— Я хотел бы поступить на работу, в школу, — говорю я с растущей убеждённостью и
даже как бы лёгкостью, будто спрашиваю, где у них тут графин с водой.
Они настораживаются. Всё–таки в аул, среди пустыни, не каждые полчаса приходит
наниматься новый преподаватель. И хотя Кок–Терекский район обширнее Бельгии, всех лиц
с семиклассным образованием здесь знают в лицо.
— А что вы кончили? — довольно чисто по–русски спрашивают меня.
— Физмат университета.
Они даже вздрагивают. Переглядываются. Быстро тараторят по–казахски.
— А… откуда вы приехали?
Как будто неясно, я должен всё им назвать. Какой же дурак приедет сюда наниматься,
да ещё в марте месяце?
— Час назад я приехал сюда в ссылку.
Они принимают многознающий вид и один за другим исчезают в кабинете зава. Они
ушли — и теперь я вижу на себе взгляд машинистки лет под пятьдесят, русской. Миг— как
искра, и мы— земляки: с Архипелага иона! Откуда, зачто, с какого года? Надежда
Николаевна Грекова из казачьей новочеркасской семьи, арестована в 1937, простая
машинистка и всем арсеналом Органов вмята, что состояла в какой–то фантастической
террористической организации. Десять лет, а теперь— повторница, и— вечная ссылка.
Понижая голос и оглядываясь на притворенную дверь заведующего, она толково
информирует меня: две десятилетки, несколько семилеток, район задыхается без
математиков, нет ни одного с высшим образованием, а какие такие бывают физики — тут и
не видели никогда. Звонок из кабинета. Несмотря на полноту, машинистка вскакивает, бодро
бежит — вся служба, и на возврате громко официально вызывает меня.
Красная скатерть на столе. На диване — оба толстых инспектора, очень удобно
утонули. В большом кресле под портретом Сталина — заведующий, маленькая гибкая
привлекательная казашка с манерами кошки и змеи. Сталин недобро усмехается мне с
портрета.
Меня сажают у двери, вдали, как подследственного. Заводят никчемный тягостный
разговор, потому особенно долгий, что, пару фраз сказав со мною по–русски, они потом
десять минут переговариваются по–казахски, а я сижу как дурак. Меня расспрашивают
подробно, где и когда я преподавал, выражают сомнение, не забыл ли я своего предмета или
методики. Затем после всяких заминок и вздохов, что нет мест, что математиками и
физиками переполнены школы района и даже полставки трудно выкроить, что воспитание
молодого человека нашей эпохи — ответственная задача, — они подводят к главному: за что
я сидел? в чём именно моё преступление? Кошка–змея заранее жмурит лукавые глаза, будто
багровый свет моего преступления уже ударяет в её партийное лицо. Я смотрю поверх неё в
зловещее лицо сатаны, искалечившего всю мою жизнь. Что я могу перед его портретом