Page 835 - Архипелаг ГУЛаг
P. 835

кашлять. Годами кашлять.
                     В годовщины своего ареста я устраиваю себе «день зэка»: отрезаю утром 650 граммов
               хлеба, кладу два кусочка сахара, наливаю незаваренного кипятка. А на обед прошу сварить
               мне  баланды  и  черпачок  жидкой  кашицы.  И  как  быстро  я  вхожу  в  старую  форму:  уже  к
               концу дня собираю в рот крошки, вылизываю миску. Возощущения встают во мне живо!
                     А ещё вывез и храню свои лоскуты–номера. Да только ли я? Как святыню покажут тебе
               их— в одном доме, и в другом.
                     Иду  как–то  по  Новослободской —  Бутырская  тюрьма!  «Приёмная  передач».  Вхожу.
               Полно женщин, есть и мужчины. Кто сдаёт передачи, кто разговаривает. Это отсюда, значит,
               шли  нам  передачи.  Как  интересно.  С  самым  невинным  видом  подхожу  читать  правила
               приёма. Но, сметив меня орлиным взглядом, ко мне быстро идёт мордатый старшина. «А вам
               что, гражданин?» Учуял, что не передача тут, а подвох. Значит, пахну я всё–таки зэком!
                     А— посетить умерших? Тех, своих, где должен был и ты лежать, проколотый штыком?
               А.Я. Оленёв, уже старичок, поехал в 1965 году. С рюкзаком и палочкой добрался до бывшего
               сангородка,  оттуда—  на  гору  (близ  посёлка  Керки),  где  хоронили.  Гора  полна  костей  и
               черепов, и жители сегодня зовут её костяной.
                     В далёком северном городе, где полгода ночь, а полгода день, живёт Галя Бенедиктова.
               Никого у неё в целом мире нет, а то, что «домом» называется, — шумный гадкий угол. И
               отдых её: с книгой пойти в ресторан, взять вина, то отпить, то покурить, то «погрустить о
               России».  Любимые  её  друзья —  оркестранты  и  швейцары.  «Многие,  вернувшись  оттуда,
               скрывают прошлое. А я своей биографией горжусь».
                     То там, то здесь собираются в год раз товарищества бывших зэков, пьют и вспоминают.
               «И  странно, —  говорит  В.П.Голицын, —  что  картины  прошлого  встают  далеко  не  только
               мрачные и тяжёлые, а многое вспоминается с тёплым хорошим чувством».
                     Тоже свойство человека. И не худшее.
                     «А  буква  у  меня  в  лагере  была—  Ы, —  восхищённо  сообщает  В.Л.Гинзбург. —  А
               паспорт мне выдали серии ЗК!»
                     Прочтёшь—  и  тепло  становится.  Нет,  честное  слово,  как  выделяются  среди  многих
               писем— письма бывших зэков. Какая незаурядная жизнестойкость! А при ясности целей —
               какой  бывает  напор!  В  наше  время,  если  получишь  письмо  совсем  без  нытья,  настоящее
               оптимистическое, — то только от бывшего зэка. Ко всему на свете привыкшие, ни от чего
               они не унывают.
                     Горжусь  я  принадлежать  к  могучему  этому  племени!  Мы  не  были  племенем —  нас
               сделали им! Нас так спаяли, как сами мы, в сумерках и разброде воли, где каждый друг друга
               трусит,  никогда  не  могли  бы  спаяться.  Ортодоксы  и  стукачи  как–то  автоматически
               выключились из нас на воле. Нам не надо сговариваться поддерживать друг друга. Нам не
               надо уже испытывать друг друга. Мы встречаемся, смотрим в глаза, два слова — и что ж ещё
               объяснять? Мы готовы к выручке. У нашего брата везде свои ребята. И нас миллионы!
                     Дала  нам  решётка  новую  меру  вещей  и  людей.  Сняла  с  наших  глаз  ту  будничную
               замазку, которой постоянно залеплены глаза ничем не потрясённого человека. И какие же
               неожиданные выводы!
                     Н.Столярова, доброй волей приехавшая в 1934 из Парижа в этот капкан, выхвативший
               всю  середину  её  жизни,  не  только  не  терзается,  не  проклинает  свой  приезд,  но:  «Я  была
               права, когда вопреки своей среде и голосу разума ехала в Россию! Совсем не зная России, я
               нутром угадала её».
                     Когда–то  горячий,  удачливый,  нетерпеливый  герой  Гражданской  войны  И.С.
               Карггунич–Бравен  не  вникал  в  списки,  подносимые  начальником  Особого  Отдела,  и  не
               вверху листа, а внизу, не прописными буквами, а строчными, как безделицу, помечал тупым
               карандашом  без  точек:  вм    (это  значило:  Высшая  Мера!  всем!).  Потом  были  ромбы  в
               петлицах,  потом  двадцать  с  половиною  лет  Колымы, —  и  вот  он  живёт  средь  леса  на
               одиноком хуторе, поливает огород, кормит кур, мастерит в столярке, не подаёт просьбы о
               реабилитации, матом кроет Ворошилова, сердито пишет в тетрадках свои ответы, ответы и
   830   831   832   833   834   835   836   837   838   839   840