Page 832 - Архипелаг ГУЛаг

как сгорает. Они почти суеверно избегают новых вещей, донашивают старое, досиживают на
ломаном. У Тэнно с женой долго мебель была такая: ни сесть, ни опереться ни на что, всё
шатается. «Так и живём, — смеялись, — от зоны до зоны». (Купили новую — и он умер.)
Л. Копелев вернулся в 1955 году в Москву и обнаружил: «Трудно с благополучными
людьми. Встречаюсь только с теми из бывших друзей, кто хоть как–то неблагополучен».
Да ведь по–человечески только те и интересны, кто отказались лепить карьеру. А кто
лепит— скучны ужасно.
Однако люди — разны. И многие ощутили переход на волю совсем иначе (особенно в
пору, когда ЧКГБ как будто чуть смежало веки): ура! свободен! теперь один зарок: больше
не попадаться! теперь— нагонять и нагонять упущенное!
Кто нагоняет в должностях, кто в званиях (учёных или военных), кто в заработках и
сберегательной книжке (у нас говорить об этом— тон дурной, но тишком–то— считают…).
Кто— в детях. Кто… Валентин М. клялся нам в тюрьме, что на воле будет нагонять по части
девиц, и верно: несколько лет подряд он днём — на работе, а вечера, даже будние, — с
девицами, и всё новыми; спал по 4–5 часов, осунулся, постарел. Кто нагоняет в еде, в мебели,
в одежде (забыто, как обрезались пуговицы, как гибли лучшие вещи в предбанниках). Опять
приятнейшим занятием становится — покупать.
И как упрекнуть их, если правда столько упущено? Если вырезано из жизни —
столько?
Соответственно двум разным восприятиям воли — и два разных отношения к
прошлому.
Вот ты пережил страшные годы. Кажется, ты ведь не чёрный убийца, ты не грязный
обманщик, — так зачем бы тебе стараться забыть тюрьму и лагерь? Чего тебе стыдиться в
них? Не дороже ли считать, что они обогатили тебя? Не вернее ли ими гордиться?
Но столь же многие (и такие неслабые, такие не глупые, от которых совсем не ждёшь)
стараются — забыть! Забыть как можно скорей! Забыть всё начисто! Забыть, как его и не
было!
Ю.Г.Венделыптейн: «Обычно стараешься не вспоминать, защитная реакция». Пронман:
«Честно скажу, видеться с бывшими лагерниками не хотел, чтобы не вспоминать». С.А.
Лесовик: «Вернувшись из лагеря, старалась не вспоминать прошлого. И, знаете, почти
удалось!» (до повести «Один день»). СА.Бондарин (мне давно известно, что в 1945 году он
сидел в той же лубянской камере передо мною; я берусь ему назвать не только наших
сокамерников, но и с кем он сидел до нашей камеры, кого я отнюдь не знал никогда, — и
получаю в ответ): «Ая постарался всех забыть, с кем там сидел». (После этого я ему,
конечно, даже не отвечаю.)
Мне понятно, когда старых лагерных знакомств избегают ортодоксы: им надоело
лаяться одному против ста, слишком тяжелы воспоминания. Да и вообще — зачем им эта
нечистая, не идейная публика? Да какие ж они благонамеренные, если им не забыть, не
простить, не вернуться в прежнее состояние? Ведь об этом же и слали они четырежды в год
челобитья: верните меня! верните меня! я был хороший и буду хороший! 502 В чём для них
возврат? Прежде всего в восстановлении партийной книжечки. Формуляров. Стажа. Заслуг.
И повеет теплом партбилета Над оправданной головой.
А лагерный опыт — это та зараза, от которой надо поскорее отлипнуть. Разве в
лагерном опыте, если даже встряхнуть его и промыть, — найдётся хоть одна крупинка
благородного металла?
Вот старый ленинградский большевик Васильев. Отсидел две десятки (всякий раз имея
ещё и пять намордника). Получил республиканскую персональную пенсию. «Вполне
обеспечен. Славлю свою партию и свой народ». (Это замечательно! Ведь только Бога славил

502 С этим они и повалили в столицы в 1956: как из затхлого сундука, принесли воздух 30–х годов и хотели
продолжать с того дня, когда их арестовали.