Page 837 - Архипелаг ГУЛаг

теперь на хорошей пенсии, как, например, Хват, следователь и убийца великого Вавилова,
живёт на улице Горького. Уж избави Бог от этой встречи — ведь удар опять по твоему
сердцу, не по его.
А ещё можно встретить твоего доносчика — того, кто посадил тебя, и вот преуспевает.
И не карают его небесные молнии. Те, кто возвращаются в родные места, те–то обязательно
и видят своих стукачей. «Слушайте, — уговаривает кто погорячее, — подавайте на них в
суд! Хотя бы для общественного разоблачения!» (Уж— не больше, уж понимают все…) «Да
нет уж… да ладно уж…» — отвечают реабилитированные.
Потому что этот суд был бы в ту сторону, куда волами тянуть.
«Пусть их жизнь наказывает!» — отмахивается Авенир Борисов.
Только и остаётся.
Композитор X. сказал Шостаковичу: «Вот эта дама, Л., член нашего Союза, когда–то
посадила меня». — «Напишите заявление, — сгоряча предложил Шостакович, — мы её из
Союза исключим!» (Как бы не так!) X. и руками замахал: «Нет уж, спасибо, меня вот за эту
бороду по полу тягали, больше не хочу».
Да уж о возмездии ли речь? Жалуется Г. Полев: «Та сволочь, которая меня посадила,
при выходе чуть снова не спрятала — и спрятала бы! — если б я не бросил семью и не уехал
из родного города».
Вот это — по–нашамуі вот это — по–советски!
Что же сон, что же мираж болотный: прошлое? или настоящее?..
В 1955 году пришёл Эфроимсон к заместителю главного прокурора Салину и принёс
ему том уголовных обвинений против Лысенко. Салин сказал: «Мы не компетентны это
разбирать, обращайтесь в ЦК».
С каких это пор они стали некомпетентными? Или отчего уж они на тридцать лет
раньше не стали такими?
Процветают оба лжесвидетеля, посадившие Чульпенёва в монгольскую яму, —
Лозовский и Серёгин. С общим знакомым по части пошёл Чульпенёв к Серёгину в его
контору бытового обслуживания при Моссовете. «Знакомьтесь. Наш халхинголец, не
помните?» — «Нет, не помню». — «А Чульпенёва— не помните такого?» — «Нет, не помню,
война раскидала». — «А судьбу его не знаете?» — «Понятия не имею». — «Ах, подлец ты,
подлец!»
Только и скажешь. В райкоме партии, где Серёгин на учёте: «Не может быть! Он так
добросовестно работает».
Добросовестно работает!..
Всё на местах и все на местах. Погромыхали громы — и ушли почти без дождя.
До того всё на местах, что Ю.А. Крейнович, знаток языков Севера 506 , вернулся — в
тот же институт, и в тот же сектор, с теми же, кто заложил его, кто ненавидит его, — с теми
же самыми он каждый день шубу снимает и заседает.
Ну как если бы жертвы Освенцима вкупе с бывшими комендантами образовали бы
общую галантерейную фирму.
Есть обергруппен–стукачи и в литературном мире. Сколько душ погубили Я. Эльсберг?
Лесючевский? Все знают их — и никто не смеет тронуть. Затевали изгнать из Союза
писателей— напрасно! Ни тем более— с работы. Ни уж, конечно, из партии.
Когда создавался наш Кодекс (1926), сочтено было, что убийство клеветою в пять раз
легче и извинительней, чем убийство ножом. (Да ведь и нельзя ж было предполагать, что при
диктатуре пролетариата кто–то воспользуется этим буржуазным средством — клеветой.) По
статье 95–й — заведомо ложный донос, показания, соединённые: а) с обвинением в тяжком
преступлении; б) с корыстными мотивами; в) с искусственным созданием доказательств

506 О нём метко сказано: если раньше народовольцы становились знаменитыми языковедами благодаря
вольной ссылке, то Крейнович сохранился им, несмотря на сталинский лагерь: даже на Колыме он пытался
заниматься юкагирским языком.