Page 836 - Архипелаг ГУЛаг

ответы на каждую радиопередачу и каждую газетную статью. Но ещё проходят годы — и
хуторной философ со значением выписывает из книги афоризм:
«Мало любить человечество, — надо уметь переносить людей».
А перед смертью — своими словами, да такими, что вздрогнешь, — не мистика ли? не
старик ли Толстой:
«Я жил и судил всё по себе. Но теперь я другой человек и уже не сужу по себе».
Удивительный В.П.Тарновский так и остался после срока на Колыме. Он пишет стихи,
которые не посылает никому. Размышляя, он вывел:
А досталась мне эта окраина, Осудил на молчание Бог, Потому что я видел Каина, А
убить его — не мог 505 .
Жаль только: мы умрём все постепенно, не совершив достойного ничего.

* * *

А ещё предстоят на воле бывшим зэкам — встречи. Отцов — с сыновьями. Мужей — с
жёнами. И от этих встреч нечасто бывает доброе. За десять, за пятнадцать лет без нас не
могли сыновья вырасти в лад с нами: иногда просто чужие, иногда и враги. И женщины
лишь немногие вознаграждены за верное ожидание мужей: столько прожито порознь, всё
сменилось в человеке, только фамилия прежняя. Слишком разный опыт жизни у него и у
неё — и снова сойтись им уже невозможно.
Тут— на фильмы и на романы кому–то, а в эту книгу не помещается.
Тут пусть будет один рассказ Марии Кадацкой.
«За первые 10 лет муж написал мне 600 писем. За следующие 10 — одно, и такое, что
не хотелось жить. После 19 лет в свой первый отпуск он поехал не к нам, а к родственникам,
к нам же с сыном заехал проездом на 4 дня. Поезд, с которым мы его ждали, в этот день был
отменён. И после бессонной ночи я легла отдохнуть. Слышу звонок. Незнакомый голос:
«Мне Марию Венедиктовну». Открываю. Входит полный пожилой мужчина в плаще и
шляпе. Ничего не говоря, проходит смело. Я спросонья как будто забыла, что ждала мужа.
Стоим. «Не узнала?» — «Нет». А сама всё думаю, что это— кто–то из родственников,
которых у меня много и с которыми я тоже не виделась много лет. Потом посмотрела на его
сжатые губы — вспомнила, что мужа жду! — и потеряла сознание. — Тут пришёл сын, да
ещё заболевшим. И вот все трое, не выходя из единственной комнаты, мы четыре дня сидели.
И с сыном они были очень сдержанны, и мне с мужем говорить почти не пришлось, разговор
был общий. Он рассказывал о своей жизни и ничуть не интересовался, как мы без него.
Уезжал опять в Сибирь, в глаза не смотрел при прощании. Я сказала ему, что муж мой погиб
в Альпах (он был в Италии, его освободили союзники)».
А бывают другого рода встречи, веселей.
Можно встретить надзирателя или лагерного начальника. Вдруг в тебердинской
турбазе узнаёшь в физинструкторе Славе— норильского вертухая. Или в ленинградском
«Гастрономе» Миша Бакст видит— лицо знакомое, и тот его заметил. Капитан Гусак,
начальник лаготделения, сейчас в гражданском. «Слушай, подожди–подожди! Где ты у меня
сидел?.. А, помню, мы тебя посылки лишили за плохую работу». (Ведь помнит! Но всё это
им естественно кажется, будто поставлены они над нами навечно, и только перерыв сейчас
небольшой.)
Можно встретить (Вельский) командира части полковника Рудыко, который дал
поспешное согласие на твой арест, чтоб только не иметь неприятностей. Тоже в штатском и в
боярской шапочке, вид учёного, уважаемый человек.
Можно встретить и следователя — того, который тебя бил или сажал в клопов. Он

505 Для справедливости добавлю позднее: с Колымы уехал, несчастно женился — и потерян высокий строй
души, и не знает, как шею высвободить.