Page 92 - Архипелаг ГУЛаг
P. 92

сунули.  Это  было  лучшее  место  Ленинграда —  и  не  только  для  следователей,  которые  и
               жили там, и имели в подвалах кабинеты на случай обстрелов. Кроме шуток, в Ленинграде
               тогда  не  мылись,  чёрной  корой  были  закрыты  лица,  а  в  Большом  Доме  арестанту  давали
               горячий  душ  каждый  десятый  день.  Ну,  правда,  отапливали  только  коридоры  для
               надзирателей, камеры не отапливали, но ведь в камере был и действующий водопровод, и
               уборная — где это ещё в Ленинграде? А хлеба, как и на воле, сто двадцать пять. Да ведь ещё
               раз в день — суповый отвар на битых лошадях! и один раз кашица!
                     Позавидовала кошка собачьему житью! А—карцер? А— вышка?
                     Нет, не поэтому. Не поэтому…
                     Сесть, перебирать, зажмурив глаза: в скольких камерах пересидел за свой срок. Даже
               трудно их счесть. И в каждой — люди, люди… В иной два человека, а в той—полтораста.
               Где просидел пять минут; где — долгое лето.
                     Но всегда изо всех на особом твоём счету — первая камера, в которой ты встретил себе
               подобных,  с  обречённою  той  же  судьбой.  Ты  её  будешь  всю  жизнь  вспоминать  с  таким
               волнением, как разве ещё только — первую любовь. И люди эти, разделившие с тобой пол и
               воздух каменного кубика в дни, когда всю жизнь ты передумывал по–новому, — эти люди
               ещё когда–то вспомнятся тебе как твои семейные.
                     Да в те дни — они только и были твоей семьёй.
                     Пережитое  в  первой  следственной  камере  не  имеет  ничего  сходного  во  всей  твоей
               жизни  до, во всей  твоей  жизни  после.  Пусть  тысячелетиями  стоят  тюрьмы  до  тебя  и  ещё
               сколько–то после (хотелось бы думать, что — меньше…) — но единственна и неповторима
               именно та камера, в которой ты проходил следствие.
                     Может быть, она ужасна была для человеческого существа. Вшивая клопяная кутузка
               без  окна,  без  вентиляции,  без  нар —  грязный  пол,  коробка,  называемая  КПЗ, —  при
               сельсовете,  милиции,  при  станции  или  в  порту   55   (КПЗ  и  ДПЗ  —их–то  больше  всего
               рассеяно  по  лику  нашей  земли,  в  них–то  и  масса).  Одиночка  Архангельской  тюрьмы,  где
               стёкла замазаны суриком, чтобы только багровым входил к вам изувеченный Божий свет и
               постоянная лампочка в пятнадцать ватт вечно горела бы с потолка. Или «одиночка» в городе
               Чойбалсане,  где  на  шести  квадратных  метрах  пола  вы  месяцами  сидели  четырнадцать
               человек  впритиску  и  меняли  поджатые  ноги  по  команде.  Или  одна  из  лефортовских
               «психических»  камер,  вроде  111–й,  окрашенная  в  чёрный  цвет  и  тоже  с  круглосуточной
               двадцативаттной лампочкой, а остальное —  как в каждой лефортовской: асфальтовый пол;
               кран отопления в коридоре, в руках надзирателя; а главное — многочасовой раздирающий
               рёв (от аэродинамической трубы соседнего ЦАГИ, но поверить нельзя, что — не нарочно),
               рёв, от которого миска с кружкой, вибрируя, съезжает со стола, рёв, при котором бесполезно
               разговаривать, но можно петь во весь голос, и надзиратель не слышит—а когда стихает рёв,
               наступает блаженство высшее, чем воля.
                     Но не пол же тот грязный, не мрачные стены, не запах параши ты полюбил — а вот
               этих  самых,  с  кем  ты  поворачивался  по  команде;  что–то  между  вашими  душами
               колотившееся;  их  удивительные  иногда  слова;  и  родившиеся  в  тебе  именно  там  такие
               освобождённые  плавающие  мысли,  до  которых  недавно  не  мог  бы  ты  ни  допрыгнуть,  ни
               вознестись.
                     Ещё до той первой камеры тебе что стоило пробиться! Тебя держали в яме, или в боксе,
               или  в  подвале.  Тебе  никто  слова  человеческого  не  говорил,  на  тебя  человеческим  взором
               никто не глянул — а только выклёвывали железными клювами из мозга твоего и из сердца,
               ты кричал, ты стонал— а они смеялись.
                     Ты неделю или месяц был одинёшенек среди врагов, и уже расставался с разумом и
               жизнью; и уже с батареи отопления падал так, чтобы голову размозжить о чугунный конус


                 55   КПЗ  (ДПЗ) —  камеры  (дом)  предварительного  заключения.  То  есть  не  там,  где  отбывают  срок,  а  где
               проходят следствие.
   87   88   89   90   91   92   93   94   95   96   97