Page 266 - Рассказы

Мишка не понимал этих слов, потому что в комнате все было спокойно: он не слышал
ни возни, ни шума, ни стонов – этих необходимых спутников терзания.
Он потихоньку заглянул в нижнее отверстие ширмы – ничего подобного. Никого не
терзали… Тетя преспокойно сидела на кушетке, а офицер стоял около нее, опустив голову, и
крутил рукой какую-то баночку на туалетном столике.
«Вот уронишь еще баночку – она тебе задаст», – злорадно подумал Мишка, вспомнив
сегодняшний случай с флаконом.
– Я вас терзаю? Чем же я вас терзаю, Кондрат Григорьевич?
– Чем? И вы не догадываетесь?
Тетя взяла зеркальце, висевшее у нее на длинной цепочке, и стала ловко крутить, так
что и цепочка и зеркальце слились в один сверкающий круг.
«Вот-то здорово! – подумал Мишка. – Надо бы потом попробовать».
О своей смерти он стал понемногу забывать; другие планы зародились в его голове…
Можно взять коробочку от кнопок, привязать ее к веревочке и тоже так вертеть – еще
почище теткиного верчения будет.

III

К его удивлению, офицер совершенно не обращал внимания на ловкий прием с бешено
мелькавшим зеркальцем. Офицер сложил руки на груди и, звенящим шепотом произнес:
– И вы не догадываетесь?!
– Нет, – сказала тетя, кладя зеркальце на колени.
– Так знайте же, что я люблю вас больше всего на свете!
«Вот оно… Уже начал с ума сходить, – подумал со страхом Мишка. – На колени стал.
С чего, спрашивается?»
– Я день и ночь о вас думаю… Ваш образ все время стоит передо мной. Скажите же…
А вы… А ты? Любишь меня?
«Вот еще, – поморщился за ширмой Мишка, – на „ты“ говорит. Что же она ему,
горничная, что ли?»
– Ну, скажи мне! Я буду тебя на руках носить, я не позволю на тебя пылинке сесть…
«Что-о такое?! – изумленно подумал Мишка. – Что он такое собирается делать?».
– Ну, скажи – любишь? Одно слово… Да?
– Да, – прошептала тетя, закрывая лицо руками.
– Одного меня? – навязчиво сказал офицер, беря ее руки. – Одного меня? Больше
никого?
Мишка, распростертый в темном уголку за ширмами, не верил своим ушам.
«Только его? Вот тебе раз!.. А его, Мишку? А папу, маму? Хорошо же… Пусть-ка она
теперь подойдет к нему с поцелуями – он ее отбреет».
– А теперь уходите, – сказала тетя, вставая. – Мы и так тут засиделись. Неловко.
– Настя! – сказал офицер, прикладывая руки к груди. – Сокровище мое! Я за тебя
жизнью готов пожертвовать.
Этот ход Мишке понравился. Он чрезвычайно любил все героическое, пахнущее
кровью, а слова офицера нарисовали в Мишкином мозгу чрезвычайно яркую, потрясающую
картину: у офицера связаны сзади руки, он стоит на площади на коленях, и палач, одетый в
красное, ходит с топором. «Настя! – говорит мужественный офицер. – Сейчас я буду
жертвовать за тебя жизнью…» Тетя плачет: «Ну, жертвуй, что ж делать». Трах! И голова
падает с плеч, а палач по Мишкиному шаблону в таких случаях скрещивает руки на груди и
хохочет оскорбительным смехом.
Мишка был честным, прямолинейным мальчиком и иначе дальнейшей судьбы офицера
не представлял.
– Ах, – сказала тетя, – мне так стыдно… Неужели я когда-нибудь буду вашей женой…
– О, – сказал офицер. – Это такое счастье! Подумай – мы женаты, у нас дети…