Page 284 - Рассказы

тростник и огромное полосатое тело мягко и тяжело мелькнет в воздухе.
Страшно жить на свете маленькому человеку.

* * *

Страшнее всего было, когда Аптекаренок приходил купаться на камни в Хрустальную
бухту.
Ходил он всегда один, несмотря на то, что все окружающие мальчики ненавидели его и
желали ему зла.
Когда он появлялся на камнях, перепрыгивая со скалы на скалу, как жилистый
поджарый волчонок, все невольно притихали и принимали самый невинный вид, чтобы не
вызвать каким-нибудь неосторожным жестом или словом его сурового внимания.
А он в три-четыре методических движения сбрасывал блузу, зацепив на ходу и
фуражку, потом штаны, стянув заодно с ними и ботинки, и уже красовался перед нами, четко
вырисовываясь смуглым, изящным телом спортсмена на фоне южного неба. Хлопал себя по
груди и если был в хорошем настроении, то, оглядев взрослого мужчину, затесавшегося
каким-нибудь образом в нашу детскую компанию, говорил тоном приказания:
– Братцы! А ну, покажем ему «рака».
В этот момент вся наша ненависть к нему пропадала – так хорошо проклятый
Аптекаренок умел делать «рака».
Столпившиеся, темные, поросшие водорослями скалы образовывали небольшое
пространство воды, глубокое, как колодец… И вот вся детвора, сгрудившись у самой
высокой скалы, вдруг начинала с интересом глядеть вниз, охая и по-театральному
всплескивая руками:
– Рак! Рак!
– Смотри, рак! Черт знает, какой огромадный! Ну и штука же!
– Вот так рачище!.. Гляди, гляди – аршина полтора будет.
Мужичище – какой-нибудь булочник при пекарне или грузчик в гавани – конечно,
заинтересовывался таким чудом морского дна и неосторожно приближался к краю скалы,
заглядывая в таинственную глубь «колодца».
А Аптекаренок, стоявший на другой, противоположной скале, вдруг отделялся от нее,
взлетал аршина на два вверх, сворачивался в воздухе в плотный комок, спрятав голову в
колени, обвив плотно руками ноги, и, будто повисев в воздухе полсекунды, обрушивался в
самый центр «колодца».
Целый фонтан – нечто вроде смерча – взвивался кверху, и все скалы сверху донизу
заливались кипящими потоками воды.
Вся штука заключалась в том, что мы, мальчишки, были голые, а мужик – одетый и
после «рака» начинал напоминать вытащенного из воды утопленника.
Как не разбивался Аптекаренок в этом узком скалистом колодце, как он ухитрялся
поднырнуть в какие-то подводные ворота и выплыть на широкую гладь бухты – мы
совершенно недоумевали. Замечено было только, что после «рака» Аптекаренок становился
добрее к нам, не бил нас и не завязывал на мокрых рубашках «сухарей», которые
приходилось потом грызть зубами, дрожа голым телом от свежего морского ветерка.

* * *

Пятнадцати лет отроду мы все начали «страдать».
Это – совершенно своеобразное выражение, почти не поддающееся объяснению. Оно
укоренилось среди всех мальчишек нашего города, переходящих от детства к юности, и
самой частой фразой при встрече двух «фрайеров» (тоже южное арго) было:
– Дрястуй, Сережка. За кем ты стрядаешь?
– За Маней Огневой. А ты?