Page 385 - Рассказы

первенец?
– Постойте, – сказал Мифасов, очевидно, после долгой борьбы с собой. – У меня есть
тоже мать, и я не хочу, чтобы ее сын терпел какие-нибудь лишения. В тот день, когда голод
подкрадывался к нам – у меня были запрятанные 50 франков. Я спрятал их на крайний
случай… на самый крайний случай, когда мы начнем питаться кожей чемоданов и
безвредными сортами масляных красок!.. Но больше я мучиться не в силах. Музыка играет
так хорошо, и улицы оживлены, наполнены веселыми лицами… сотни прекрасных дочерей
Франции освещают площади светом своих глаз, их мелодичный смех заставляет сжиматься
сердца сладко и мучи…
– По 12 с половиной франков, – сказал Сандерс. – Господи! Умываться, бриться! Черт
возьми! Да здравствует Бастилия!
И мы, как подтаявшая льдина с горы, низринулись с лестницы на улицу.
Какое-то безумие охватило Париж. Все улицы были наполнены народом, звуки труб и
барабанов прорезали волны человеческого смеха, тысячи цветных фонариков кокетливо
прятались в темной зелени деревьев, и теплое летнее небо разукрасилось на этот раз
особенно роскошными блистающими звездами, которые весело перемигивались, глядя на
темные силуэты пляшущих, пьющих и поющих людей.
Милый, прекрасный Париж!..
Как танцуют на улице? Играют оркестры?!
Невероятным кажется такое веселье русскому человеку.
Бедная, темная Русь!.. Когда же ты весело запляшешь и запоешь, не оглядываясь и не
ежась к сторонке?
Когда твои юноши и девушки беззаботно сплетутся руками и пойдут танцевать и
выделывать беззаботные скачки?
Желтые, красные, зеленые ленты серпантина взвиваются над толпой и обвивают
намеченную жертву, какуюнибудь черномазую модистку или простоволосую девицу,
ошалевшую от музыки и веселья.
На двести тысяч разбросает сегодня щедрый Париж бумажных лент – целую бумажную
фабрику, миллион сгорит на фейерверке и десятки миллионов проест и пропьет
простолюдин, празднуя свой национальный праздник.
Сандерс тоже не дремлет. Он нагрузился серпантином, какими-то флажками,
бумажными чертями и сам, вертлявый, как черт, носится по площади, вступая с девицами в
кокетливые битвы и расточая всюду улыбки; элегантный Мифасов взобрался верхом на
карусельного слона и летит на нем с видом завзятого авантюриста. Мы с Крысаковым
скромно пляшем посреди маленькой кучки поклонников, вполне одобряющих этот способ
нашего уважения к французам. Писк, крики, трубный звук и рев карусельных органов.
А на другое утро Сандерс, найдя у себя в кармане обрывок серпантина, скорбно
говорил:
– Вот если бы таких обрывков побольше, склеить бы их, свернуть опять в спираль,
сложить в рулон и продать за 50 сантимов; двадцать таких штучек изготовить – вот тебе и 10
франков.
Крысаков вдруг открыл рот и заревел.
– Что с вами?
– Голос пробую. Что, если пойти нынче по кафе и попробовать петь русские
национальные песни; франков десять, я думаю, наберешь.
– Да вы умеете петь такие песни?
– Еще бы!
И он фальшиво, гнусавым голосом запел:

Матчиш прелестный танец —
Шальной и жгучий…
Привез его испанец —