Page 429 - Рассказы

тускло освещенный единственной свечкой человек, из опущенных углов рта которого
вопияла смертная тоска, а глаза испуганно, умоляюще вонзались в меня с молчаливым
криком: не умолкайте! Говорите о чем угодно, но не молчите!
Однако наступил момент, когда я совершенно иссяк и умолк, устало прикрыв глаза
веками.
– Ваши родители живы? – вдруг спросил меня художник вне всякой связи с
предыдущим разговором.
– Отец жив; мать умерла.
– Умерла?!! Неужели? А что ж вы с ней сделали, когда она умерла?
– Да что ж с покойницей делать? Как полагается – похоронили честь честью.
– А как?!! Как это делается? Расскажите!
Я невольно отодвинулся от него к окну. Мелькнула мысль: сумасшедший.
– Вы думаете, я сумасшедший? Даю вам слово – нет. Тут не то. Тут другое. Не знаю,
поймет ли кто-нибудь меня…
Я решительно встал с места:
– Вот что, дорогой маэстро! Если вам мое общество приятно – вы сейчас же
немедленно расскажете мне, что с вами такое делается! Если нет – сейчас же ухожу! Ну вас к
черту с вашими истерическими вопросами и с тоскующими глазами птицы Гамаюн! В чем
дело?
Он подошел к окну и, вперив в него лицо, долго вглядывался в серую слепую сырую
слизь, которая в Петербурге пышно именуется «ночь».
Потом отвечал. Не мне, а этой унылой ночи:
– У меня умерла жена.
– Это огромное несчастье, – деликатно ответил я. – Но нельзя же быть таким…
странным!
– Я знаю. Но у меня нет мужества вернуться домой… И потом – не смейтесь! – я не
знаю, как это делается!!
– Что делается?!
– С покойниками. Первый раз в жизни. Пятые сутки брожу по трущобам. Дома не был.
– А жену когда похоронили?
– Не хоронил еще. Дома лежит. Слабое сердце. Получила телеграмму о смерти отца –
не выдержала. Упала. Разрыв сердца.
– Безумец вы! Пять дней – и она лежит непогребенная?! Почему не похоронили?!
– Поймите – мы здесь одни жили: без друзей, без знакомых… Ну, вот – смерть. А как с
ней обращаться, со смертью-то – не знаю. Первый раз в жизни. Ушел я из дому и… не могу
туда вернуться. И страшно, и не знаю: что же делать с ней. Жену я очень любил – поймите. А
там… ведь это обмывать как-то нужно, свечи разные. Псалтырь читать – откуда я все это
знаю? Вот и отдаляю момент возвращения. Пью. Страшно там, поди. На полу так и лежит.
Пять дней. И чем дальше, тем все страшнее пойти.
– Знаете что? Стол этот достаточно большой. Ложитесь-ка на нем до утра. А мне дайте
ваш адрес, ключ, я все устрою – потом вернусь за вами, когда уже будет готово…
Он поглядел на меня, как на Бога, благоговейно сложив руки, и покорился во всем, как
дитя. Лег на стол, положив под голову пиджак, вздохнул и сказал извиняющимся тоном:
– Я над ней больше суток просидел. Пожалуй, даже не плакал – все смотрел на мертвое
лицо. А когда обоняние мое почувствовало странный и неприятный запах, совсем жене не
присущий, – испугался и убежал из дому.
Было уже светло. Я заехал к себе домой, захватил там квартирную хозяйку, старуху,
очень понимающую во всех этих погребальных штуках, потом в участок, взял околоточного
и доктора, вошли мы в мастерскую художника. Действительно, на полу лежит женщина, и
первый, кто устроил ей погребальный обед, были крысы, порядком объевшие покойницу.
Да… Нелегко дышалось и этой комнате!
К вечеру вся процедура была закончена, мастерская проветрена, покойница запрятана в