Page 107 - Белая гвардия

— Стой! — прокричал сиплый голос в холодную спину — Турбину.
«Так», — оборвалось под ложечкой.

— Стой! — серьезно повторил голос.
Турбин оглянулся и даже мгновенно остановился, потому что явилась короткая шальная
мысль изобразить мирного гражданина. Иду, мол, по своим делам… Оставьте меня в
покое… Преследователь был шагах в пятнадцати и торопливо взбрасывал винтовку.
Лишь только доктор повернулся, изумление выросло в глазах преследователя, и доктору
показалось, что это монгольские раскосые глаза. Второй вырвался из-за угла и дергал
затвор. На лице первого ошеломление сменилось непонятной, зловещей радостью.

— Тю! — крикнул он, — бачь, Петро: офицер. — Вид у него при этом был такой, словно
внезапно он, охотник, при самой дороге увидел зайца.

«Что так-кое? Откуда известно?» — грянуло в турбинской голове, как молотком.
Винтовка второго превратилась вся в маленькую черную дырку, не более гривенника.
Затем Турбин почувствовал, что сам он обернулся в стрелу на Владимирской улице и что
губят его валенки. Сверху и сзади, шипя, ударило в воздухе — ч-чах…

— Стой! Ст… Тримай! — Хлопнуло. — Тримай офицера!! — загремела и заулюлюкала вся
Владимирская. Еще два раза весело трахнуло, разорвав воздух.
Достаточно погнать человека под выстрелами, и он превращается в мудрого волка; на
смену очень слабому и в действительно трудных случаях ненужному уму вырастает
мудрый звериный инстинкт. По-волчьи обернувшись на угонке на углу Мало-Провальной
улицы, Турбин увидал, как черная дырка сзади оделась совершенно круглым и бледным
огнем, и, наддав ходу, он свернул в Мало-Провальную, второй раз за эти пять минут
резко повернув свою жизнь.

Инстинкт: гонятся настойчиво и упорно, не отстанут, настигнут и, настигнув совершенно
неизбежно, — убьют. Убьют, потому что бежал, в кармане ни одного документа и
револьвер, серая шинель; убьют, потому что в бегу раз свезет, два свезет, а в третий раз
— попадут. Именно в третий. Это с древности известный раз. Значит, кончено; еще
полминуты — и валенки погубят. Все непреложно, а раз так — страх прямо через все
тело и через ноги выскочил в землю. Но через ноги ледяной водой вернулась ярость и
кипятком вышла изо рта на бегу. Уже совершенно по-волчьи косил на бегу Турбин
глазами. Два серых, за ними третий, выскочили из-за угла Владимирской, и все трое
вперебой сверкнули. Турбин, замедлив бег, скаля зубы, три раза выстрелил в них, не
целясь. Опять наддал ходу, смутно впереди себя увидел мелькнувшую под самыми
стенами у водосточной трубы хрупкую черную тень, почувствовал, что деревянными
клещами кто-то рванул его за левую подмышку, отчего тело его стало бежать странно,
косо, боком, неровно. Еще раз обернувшись, он, не спеша, выпустил три пули и строго
остановил себя на шестом выстреле:

«Седьмая — себе. Еленка рыжая и Николка. Кончено. Будут мучить. Погоны вырежут.
Седьмая себе».

Боком стремясь, чувствовал странное: револьвер тянул правую руку, но как будто
тяжелела левая. Вообще уже нужно останавливаться. Все равно нет воздуху, больше
ничего не выйдет. До излома самой фантастической улицы в мире Турбин все же
дорвался, исчез за поворотом, и ненадолго получил облегчение. Дальше безнадежно:
глуха запертая решетка, вон, ворота громады заперты, вон, заперто… Он вспомнил
веселую дурацкую пословицу: «Не теряйте, куме, силы, опускайтеся на дно».
И тут увидал ее в самый момент чуда, в черной мшистой стене, ограждавшей наглухо
смежный узор деревьев в саду. Она наполовину провалилась в эту стену и, как в
мелодраме, простирая руки, сияя огромнейшими от ужаса глазами, прокричала:

— Офицер! Сюда! Сюда…
Турбин, на немного скользящих валенках, дыша разодранным и полным жаркого воздуха
ртом, подбежал медленно к спасительным рукам и вслед за ними провалился в узкую
щель калитки в деревянной черной стене. И все изменилось сразу. Калитка под руками