Page 111 - Белая гвардия

— Как убил?
— Ну да… Они выскочили, а вы стали стрелять, и первый грохнулся… Ну, может быть,
ранили… Ну, вы храбрый… Я думала, что я в обморок упаду… Вы отбежите, стрельнете в
них… и опять бежите… Вы, наверное, капитан?

— Почему вы решили, что я офицер? Почему кричали мне — «офицер»?
Она блеснула глазами.

— Я думаю, решишь, если у вас кокарда на папахе. Зачем так бравировать?
— Кокарда? Ах, боже… это я… я… — Ему вспомнился звоночек… зеркало в пыли… — Все
снял… а кокарду-то забыл!.. Я не офицер, — сказал он, — я военный врач. Меня зовут
Алексей Васильевич Турбин… Позвольте мне узнать, кто вы такая?

— Я — Юлия Александровна Рейсс.
— Почему вы одна?
Она ответила как-то напряженно и отводя глаза в сторону:

— Моего мужа сейчас нет. Он уехал. И матери его тоже. Я одна… — Помолчав, она
добавила: — Здесь холодно… Брр… Я сейчас затоплю.

Дрова разгорались в печке, и одновременно с ними разгоралась жестокая головная боль.
Рана молчала, все сосредоточилось в голове. Началось с левого виска, потом разлилось
по темени и затылку. Какая-то жилка сжалась над левой бровью и посылала во все
стороны кольца тугой отчаянной боли. Рейсс стояла на коленях у печки и кочергой
шевелила в огне. Мучаясь, то закрывая, то открывая глаза, Турбин видел откинутую
назад голову, заслоненную от жара белой кистью, и совершенно неопределенные
волосы, не то пепельные, пронизанные огнем, не то золотистые, а брови угольные и
черные глаза. Не понять — красив ли этот неправильный профиль и нос с горбинкой. Не
разберешь, что в глазах. Кажется, испуг, тревога, а может быть, и порок… Да, порок.

Когда она так сидит и волна жара ходит по ней, она представляется чудесной,
привлекательной. Спасительница.

Многие часы ночи, когда давно кончился жар в печке и начался жар в руке и голове,
кто-то ввинчивал в темя нагретый жаркий гвоздь и разрушал мозг. «У меня жар, — сухо
и беззвучно повторял Турбин и внушал себе: — Надо утром встать и перебраться
домой…» Гвоздь разрушал мозг и, в конце концов, разрушил мысль и о Елене, и о
Николке, о доме и Петлюре. Все стало — все равно. Пэтурра… Пэтурра… Осталось одно
— чтобы прекратилась боль.

Глубокой же ночью Рейсс в мягких, отороченных мехом туфлях пришла сюда и сидела
возле него, и опять, обвив рукой ее шею и слабея, он шел через маленькие комнаты.
Перед этим она собралась с силами и сказала ему:

— Вы встаньте, если только можете. Не обращайте на меня никакого внимания. Я вам
помогу. Потом ляжете совсем… Ну, если не можете…

Он ответил:
— Нет, я пойду… только вы мне помогите…

Она привела его к маленькой двери этого таинственного домика и так же привела
обратно. Ложась, лязгая зубами в ознобе и чувствуя, что сжалилась и утихает голова, он
сказал:
— Клянусь, я вам этого не забуду… Идите спать…

— Молчите, я буду вам гладить голову, — ответила она.