Page 108 - Белая гвардия

женщины в черном влипла в стену, и щеколда захлопнулась. Глаза женщины очутились
у самых глаз Турбина. В них он смутно прочитал решительность, действие и черноту.

— Бегите сюда. За мной бегите, — шепнула женщина, повернулась и побежала по узкой
кирпичной дорожке. Турбин очень медленно побежал за ней. На левой руке мелькнули
стены сараев, и женщина свернула. На правой руке какой-то белый, сказочный
многоярусный сад. Низкий заборчик перед самым носом, женщина проникла во вторую
калиточку. Турбин, задыхаясь, за ней. Она захлопнула калитку, перед глазами
мелькнула нога, очень стройная, в черном чулке, подол взмахнул, и ноги женщины легко
понесли ее вверх по кирпичной лесенке. Обострившимся слухом Турбин услыхал, что
там, где-то сзади за их бегом, осталась улица и преследователи. Вот… вот, только что
они проскочили за поворот и ищут его. «Спасла бы… спасла бы… — подумал Турбин, —
но кажется, не добегу… сердце мое». Он вдруг упал на левое колено и левую руку при
самом конце лесенки. Кругом все чуть-чуть закружилось. Женщина наклонилась и
подхватила Турбина под правую руку…
— Еще… еще немного! — вскрикнула она; левой трясущейся рукой открыла третью
низенькую калиточку, протянула за руку спотыкающегося Турбина и бросилась по
аллейке. «Ишь лабиринт… словно нарочно», — очень мутно подумал Турбин и оказался в
белом саду, но уже где-то высоко и далеко от роковой Провальной. Он чувствовал, что
женщина его тянет, что его левый бок и рука очень теплые, а все тело холодное, и
ледяное сердце еле шевелится. «Спасла бы, но тут вот и конец — кончик… ноги
слабеют…» Увиделись расплывчато купы девственной и нетронутой сирени, под снегом,
дверь, стеклянный фонарь старинных сеней, занесенных снегом. Услышан был еще звон
ключа. Женщина все время была тут, возле правого бока, и уже из последних сил, в
нитку втянулся за ней Турбин в фонарь. Потом через второй звон ключа во мрак, в
котором обдало жилым, старым запахом. Во мраке, над головой, очень тускло загорелся
огонек, пол поехал под ногами влево… Неожиданные, ядовито-зеленые, с огненным
ободком клочья пролетели вправо перед глазами, и сердцу в полном мраке полегчало
сразу…

В тусклом и тревожном свете ряд вытертых золотых шляпочек. Живой холод течет за
пазуху, благодаря этому больше воздуху, а в левом рукаве губительное, влажное и
неживое тепло. «Вот в этом-то вся суть. Я ранен». Турбин понял, что он лежит на полу,
больно упираясь головой во что-то твердое и неудобное. Золотые шляпки перед глазами
означают сундук. Холод такой, что духу не переведешь — это она льет и брызжет водой.
— Ради бога, — сказал над головой грудной слабый голос, — глотните, глотните. Вы
дышите? Что же теперь делать?

Стакан стукнул о зубы, и с клокотом Турбин глотнул очень холодную воду. Теперь он
увидал светлые завитки волос и очень черные глаза близко. Сидящая на корточках
женщина поставила стакан на пол и, мягко обхватив затылок, стала поднимать Турбина.
«Сердце-то есть? — подумал он. — Кажется, оживаю… может, и не так много крови…
надо бороться». Сердце било, но трепетное, частое, узлами вязалось в бесконечную нить,
и Турбин сказал слабо:

— Нет. Сдирайте все и чем хотите, но сию минуту затяните жгутом…
Она стараясь понять, расширила глаза, поняла, вскочила и кинулась к шкафу, оттуда
выбросила массу материи.
Турбин, закусив губу, подумал: «Ох, нет пятна на полу, мало, к счастью, кажется,
крови», — извиваясь при ее помощи, вылез из шинели, сел, стараясь не обращать
внимания на головокружение. Она стала снимать френч.
— Ножницы, — сказал Турбин.

Говорить было трудно, воздуху не хватало. Та исчезла, взметнув шелковым черным
подолом, и в дверях сорвала с себя шапку и шубку. Вернувшись, она села на корточки и
ножницами, тупо и мучительно въедаясь в рукав, уже обмякший и жирный от крови,
распорола его и высвободила Турбина. С рубашкой справилась быстро. Весь левый рукав