Page 113 - Белая гвардия

14
Они нашлись. Никто не вышел в расход, и нашлись в следующий же вечер.

«Он», — отозвалось в груди Анюты, и сердце ее прыгнуло, как Лариосикова птица. В
занесенное снегом оконце турбинской кухни осторожно постучали со двора. Анюта
прильнула к окну и разглядела лицо. Он, но без усов… Он… Анюта обеими руками
пригладила черные волосы, открыла дверь в сени, а из сеней в снежный двор, и
Мышлаевский оказался необыкновенно близко от нее. Студенческое пальто с
барашковым воротником и фуражка… исчезли усы… Но глаза, даже в полутьме сеней,
можно отлично узнать. Правый в зеленых искорках, как уральский самоцвет, а левый
темный… И меньше ростом стал…

Анюта дрожащею рукой закинула крючок, причем исчез двор, а полосы из кухни
исчезли оттого, что пальто Мышлаевского обвило Анюту и очень знакомый голос
шепнул:
— Здравствуйте, Анюточка… Вы простудитесь… А в кухне никого нет, Анюта?

— Никого нет, — не помня, что говорит, и тоже почему-то шепотом ответила Анюта. —
«Целует, губы сладкие стали», — в сладостнейшей тоске подумала она и зашептала: —
Виктор Викторович… пустите… Елене…
— При чем тут Елена… — укоризненно шепнул голос, пахнущий одеколоном и
табаком, — что вы, Анюточка…

— Виктор Викторович, пустите, закричу, как бог свят, — страстно сказала Анюта и
обняла за шею Мышлаевского, — у нас несчастье — Алексея Васильевича ранили…

Удав мгновенно выпустил.
— Как ранили? А Никол?!

— Никол жив-здоров, а Алексей Васильевича ранили.
Полоска света из кухни, двери.

В столовой Елена, увидев Мышлаевского, заплакала и сказала:
— Витька, ты жив… Слава богу… А вот у нас… — Она всхлипнула и указала на дверь к
Турбину. — Сорок у него… скверная рана…
— Мать честная, — ответил Мышлаевский, сдвинув фуражку на самый затылок, — как
же это он подвернулся?
Он повернулся к фигуре, склонившейся у стола над бутылью и какими-то блестящими
коробками.
— Вы доктор, позвольте узнать?
— Нет, к сожалению, — ответил печальный и тусклый голос, — не доктор. Разрешите
представиться: Ларион Суржанский.

Гостиная. Дверь в переднюю заперта и задернута портьера, чтобы шум и голоса не
проникали к Турбину. Из спальни его вышли и только что уехали остробородый в
золотом пенсне, другой бритый — молодой, и, наконец, седой и старый и умный в
тяжелой шубе, в боярской шапке, профессор, самого же Турбина учитель. Елена
провожала их, и лицо ее стало каменным. Говорили — тиф, тиф… и накликали.

— Кроме раны, — сыпной тиф…

И ртутный столб на сорока и… «Юлия»… В спаленке красноватый жар. Тишина, а в
тишине бормотанье про лесенку и звонок «бр-рынь»…