Page 144 - Чевенгур

поясницу, прижав к своему боку мальчика, чтобы остуженный ветер не дул ему в кожу и
кости. Чепурный заметил, что только один человек ел — он ссыпал что-то из горсти в рот, а
потом жевал и бил кулаком по своей голове, леча себя от боли в ней. «Где я видел все это
таким же?» — вспоминал Чепурный. Тогда тоже, когда видел Чепурный в первый раз,
поднималось солнце во сне тумана, дул ветер сквозь степь и на черном, уничтожаемом
стихиями кургане лежали равнодушные несуществующие люди, которым надо было помочь,
потому что те люди — пролетариат, и которым нельзя помочь, потому что они
довольствовались единственным и малым утешением
— бесцельным чувством привязанности один к другому; благодаря этой привязанности
пролетарии ходили по земле и спали в степях целыми отрядами. Чепурный в прошлое время
тоже ходил с людьми на заработки, жил в сараях, окруженный товарищами и
застрахованный их сочувствием от неминуемых бедствий, но никогда не сознавал своей
пользы в такой взаимно-неразлучной жизни. Теперь он видел своими глазами степь и солнце,
между которыми находились люди на кургане, но они не владели ни солнцем, ни землею, —
и Чепурный почувствовал, что взамен степи, домов, пищи и одежды, которые приобрели для
себя буржуи, пролетарии на кургане имели друг друга, потому что каждому человеку надо
что-нибудь иметь; когда между людьми находится имущество, то они спокойно тратят силы
на заботу о том имуществе, а когда между людьми ничего нет, то они начинают не
расставаться и хранить один другого от холода во сне.
В гораздо более раннее время своей жизни — нельзя вспомнить когда: год назад или в
детстве — Чепурный видел этот курган, этих забредших сюда классовых бедняков и это
самое прохладное солнце, не работающее для степного малолюдства. Так уже было
однажды, но когда — нельзя было узнать в своем слабом уме; лишь Прокофий смог бы
отгадать воспоминание Чепурного, и то — едва ли: потому что все это, видимое нынче,
Чепурный знал давно, но давно этого не могло быть, раз сама революция началась недавно.
И Чепурный, вместо Прокофия, попробовал себе сформулировать воспоминание; он
чувствовал сейчас тревогу и волнение за тот приникший к кургану пролетариат и постепенно
думал, что нынешний день пройдет — он уже был когда-то и миновал; значит, напрасно
сейчас горевать — все равно этот день кончится, как прожит и забыт тот, прежний день. «Но
такой курган, тем более с пешим пролетариатом, без революции не заметишь, — соображал
Чепурный, — хотя я и мать хоронил дважды: шел за гробом, плакала и вспоминал — раз я
уже ходил за этим гробом, целовал эти заглохшие губы мертвой, — и выжил, выживу и
теперь; и тогда мне стало легче горевать во второй раз по одному горю. Что это такое, скажи
пожалуйста?»
«Это кажется, что вспоминаешь, а того и не было никогда, — здраво формулировал
Чепурный благодаря отсутствию Прокофия. — Трудно мне, вот и помогает внутри
благочестивая стихия: ничего, дескать, это уж было, и теперь не умрешь — шагай по своему
же следу. А следа нет и быть не может — живешь всегда вперед и в темноту… Чего это из
нашей организации нет никого? Может, пролетариат оттого и не поднимается с кургана, что
ждет почета к себе?»
Из кирпичного дома вышел Кирей. Чепурный крикнул ему, чтоб он звал сюда всю
организацию, так как явились массы и уже пора. Организация, по требованию Кирея,
проснулась и пришла к Чепурному.
— Кого ты нам привел? — спросил Чепурный у Прокофия. — Раз на том кургане
пролетариат, то почему он не занимает своего города, скажи пожалуйста?
— Там пролетариат и прочие, — сказал Прокофий.
Чепурный озаботился.
— Какие прочие? Опять слой остаточной сволочи?
— Что я — гад или член? — уже обиделся тут Прокофий. — Прочие и есть прочие —
никто. Это еще хуже пролетариата.
— Кто ж они? Был же у них классовый отец, скажи пожалуйста! Не в бурьяне же ты их
собрал, а в социальном месте.