Page 142 - Чевенгур

сном Жеев любил потосковать об интересной будущей жизни и погоревать о родителях,
которые давно скончались, не дождавшись, своего счастья и революции. Степь стала
невидимой, и горела только точка огня в кирпичном доме как единственная защита от врага
и сомнений. Жеев пошел туда по умолкшей, ослабевшей от тьмы траве и увидел на
завалинке бессонного Чепурного.
— Сидишь, — сказал Жеев. — Дай и я посижу — помолчу.
Все большевики-чевенгурцы уже лежали на соломе на полу, бормоча и улыбаясь в
беспамятных сновидениях. Один Кеша ходил для охраны вокруг Чевенгура и кашлял в
степи.
— Отчего-то на войне и в революции всегда люди видят сны,
— произнес Жеев. — А в мирное время того нет: спят себе все как колчушки.
Чепурный и сам видел постоянные сны и поэтому не знал — откуда они происходят и
волнуют его ум. Прокофий бы объяснил, но его сейчас нет, нужного человека.
— Когда птица линяет, то я слышал, как она поет во сне, — вспомнил Чепурный. —
Голова у нее под крылом, кругом пух — ничего не видно, а смирный голос раздается…
— А что такое коммунизм, товарищ Чепурный? — спросил Жеев. — Кирей говорил
мне — коммунизм был на одном острове в море, а Кеша — что будто коммунизм умные
люди выдумали…
Чепурный хотел подумать про коммунизм, но не стал, чтобы дождаться Прокофия и
самому у него спросить. Но вдруг он вспомнил, что в Чевенгуре уже находится коммунизм, и
сказал:
— Когда пролетариат живет себе один, то коммунизм у него сам выходит. Чего ж тебе
знать, скажи пожалуйста, — когда надо чувствовать и обнаруживать на месте! Коммунизм
же обоюдное чувство масс; вот Прокофий приведет бедных — и коммунизм у нас
усилится, — тогда его сразу заметишь…
— А определенно неизвестно? — допытывался своего Жеев.
— Что я тебе, масса, что ли? — обиделся Чепурный. — Ленин и то знать про
коммунизм не должен, потому что это дело сразу всего пролетариата, а не в одиночку…
Умней пролетариата быть не привыкнешь…
Кеша больше не кашлял в степи — он услышал вдалеке грудной гул голосов и
притаился в бурьяне, чтобы точнее угадать прохожих. Но скоро гул стих, и лишь раздавалось
еле слышное волнение людей на одном месте — без всякого звука шагов, словно люди те
имели мягкие босые ноги. Кеша пошел было вдаль
— сквозь чевенгурский бурьян, где братски росли пшеница, лебеда и крапива, — но
скоро возвратился и решил дождаться света завтрашнего дня; из бурьяна шел пар жизни трав
и колосьев
— там жила рожь и кущи лебеды без вреда друг для друга, близко обнимая и храня
одно другое, — их никто не сеял, им никто не мешал, но настанет осень — и пролетариат
положит себе во щи крапиву, а рожь соберет вместе с пшеницей и лебедой для зимнего
питания; поглуше в степи самостоятельно росли подсолнухи, гречиха и просо, а по
чевенгурским огородам — всякий овощ и картофель. Чевенгурская буржуазия уже три года
ничего не сеяла и не сажала, надеясь на светопреставление, но растения размножились от
своих родителей и установили меж собой особое равенство пшеницы и крапивы: на каждый
колос пшеницы — три корня крапивы. Чепурный, наблюдая заросшую степь, всегда говорил,
что она тоже теперь есть интернационал злаков и цветов, отчего всем беднякам обеспечено
обильное питание без вмешательства труда и эксплуатации. Благодаря этому чевенгурцы
видели, что природа отказалась угнетать человека трудом и сама дарит неимущему едоку все
питательное и необходимое; в свое время Чевенгурский ревком взял на заметку покорность
побежденной природы и решил ей в будущем поставить памятник — в виде дерева,
растущего из дикой почвы, обнявшего человека двумя суковатыми руками под общим
солнцем.
Кеша сорвал колос и начал сосать сырое мякушко его тощих неспелых зерен, а затем