Page 143 - Чевенгур
P. 143

выбросил изо рта, забыв вкус пищи: по заросшему чевенгурскому тракту мягко зашелестела
               повозка и голос Пиюси командовал лошадью, а голос Прошки пел песню:
                     Шумит волна на озере, Лежит рыбак на дне, И ходит слабым шагом Сирота во сне…
                     Кеша добежал до фаэтона Прокофия и увидел, что они с Пиюсей ехали порожние  —
               без всякого пролетариата.
                     Чепурный  сейчас  же  поднял  на  ноги  всех  задремавших  большевиков,  чтобы
               торжественно встретить явившийся пролетариат и организовать митинг, но Прокофий сказал
               ему, что пролетариат утомился и лег спать до рассвета на степном кургане с подветренной
               стороны.
                     — Что он, с оркестром сюда идет и со своим вождем или так?
                     — спросил Чепурный.
                     — Завтра, товарищ Чепурный, ты сам его кругом увидишь, — сообщил Прокофий, — а
               меня не беспокой: мы с Пашкой Пиюсей верст тыщу проехали — степное море видали и ели
               белугу… Я тебе потом все доложу и сформулирую.
                     — Так ты, Прош, спи, а я к пролетариату схожу, — с робостью сказал Чепурный.
                     Но Прокофий не согласился.
                     — Не трожь его, он и так мученый… Скоро солнце взойдет, и он сойдет с кургана в
               Чевенгур…
                     Всю остальную ночь Чепурный просидел в бессонном ожидании — он потушил лампу,
               чтобы  не  волновать  спавших  на  кургане  расходом  ихнего  керосина,  и  вынул  знамя
               Чевревкома из чулана. Кроме того, Чепурный вычистил звезду на своем головном уборе и
               пустил  в  ход  давно  остановившиеся  бесхозяйственные  стенные  часы.  Вполне
               приготовившись, Чепурный положил голову на руки и стал не думать, чтобы скорее прошло
               ночное время. И время прошло скоро, потому что время — это ум, а не чувство, и потому что
               Чепурный ничего не думал в уме. Солома, на которой спали чевенгурцы, слегка увлажнилась
               от прохладной росы — это распускалось утро. Тогда Чепурный взял в руку знамя и пошел на
               тот край Чевенгура, против которого был курган, где спал пеший пролетариат.
                     Часа  два  стоял  Чепурный  со  знаменем  у  плетня,  ожидая  рассвета  и  пробуждения
               пролетариата; он видел, как свет солнца разъедал туманную мглу над землей, как осветился
               голый курган, обдутый ветрами, обмытый водами, с обнаженной скучной почвой,
                     — и  вспоминал  забытое  зрелище,  похожее  на  этот  бедный  курган,  изглоданный
               природой за то, что он выдавался на равнине. На склоне кургана лежал народ и грел кости на
               первом  солнце,  и  люди  были  подобны  черным  ветхим  костям  из  рассыпавшегося  скелета
               чьей-то огромной и погибшей жизни. Иные пролетарии сидели, иные лежали и прижимали к
               себе своих родственников или соседей, чтобы скорее согреться. Худой старик стоял в одних
               штанах  и  царапал  себе  ребра,  а  подросток  сидел  под  его ногами  и неподвижно  наблюдал
               Чевенгур,  не  веря,  что  там  приготовлен  ему  дом  для  ночлега  навсегда.  Два  коричневых
               человека,  лежа,  искали  друг  у  друга  в  голове,  подобно  женщинам,  но  они  не  смотрели  в
               волоса,  а  ловили  вшей  на  ощупь.  Ни  один  пролетарий  почему-то  не  спешил  в  Чевенгур,
               наверное,  не  зная,  что  здесь  им  приготовлен  коммунизм,  покой  и  общее  имущество.
               Половина людей была одета лишь до середины тела, а другая половина имела одно верхнее
               сплошное  платье  в  виде  шинели  либо  рядна,  а  под  шинелью  и  рядном  было  одно  сухое
               обжитое тело, притерпевшееся к погоде, странствию и к любой нужде.
                     Равнодушно обитал пролетариат на том чевенгурском кургане и не обращал своих глаз
               на  человека,  который  одиноко  стоял  на  краю  города  со  знаменем  братства  в  руках.  Над
               пустынной бесприютностью степи всходило вчерашнее утомленное солнце, и свет его был
               пуст,  словно  над  чужой  забвенной  страной,  где  нет  никого,  кроме  брошенных  людей  на
               кургане, жмущихся друг к другу не от любви и родственности, а из-за недостатка одежды. Не
               ожидая ни помощи, ни дружбы, заранее чувствуя мученье в неизвестном городе, пролетариат
               на  кургане  не  вставал  на  ноги,  а  еле  шевелился  ослабевшими  силами.  Редкие  дети,
               облокотившись  на  спящих,  сидели  среди  пролетариата,  как  зрелые  люди, —  они  одни
               думали,  когда  взрослые  спали  и  болели.  Старик  перестал  чесать  ребра  и  снова  лег  на
   138   139   140   141   142   143   144   145   146   147   148