Page 139 - Чевенгур

Чепурный лег на землю, забыл про ночь, опасность и пустой Чевенгур и вспомнил то,
чего он никогда не вспоминал, — жену. Но под ним была степь, а не жена, и Чепурный встал
на ноги.
— А может, это какая-нибудь помощь или машина Интернационала, — проговорил
Кеша. — Может, это чугунный кругляк, чтоб давить самокатом буржуев… Раз мы здесь
воюем, то Интернационал тот о нас помнит…
Петр Варфоломеевич Вековой, наиболее пожилой большевик, снял соломенную шляпу
с головы и ясно видел неизвестное тело, только не мог вспомнить, что это такое. От
привычки пастушьей жизни он мог ночью узнавать птицу на лету и видел породу дерева за
несколько верст; его чувства находились как бы впереди его тела и давали знать ему о
любых событиях без тесного приближения к ним.
— Не иначе это бак с сахарного завода, — произнес Вековой, пока без доверия к
самому себе. — Бак и есть, от него же камушки хрустели; это крутьевские мужики его
волокли, да не доволокли… Тяжесть сильней жадности оказалась — его бы катить надо, а
они волокли…
Земля опять захрустела — бак тихо начал поворачиваться и катиться в сторону
большевиков. Обманутый Чепурный первым добежал до движущегося бака и выстрелил в
него с десяти шагов, отчего железная ржавь обдала ему лицо. Но бак катился на Чепурного и
прочих навалом — и большевики начали отступать от него медленным шагом. Отчего
двигался бак — неизвестно, потому что он скрежетал по сухой почве своим весом и не давал
догадке Чепурного сосредоточиться на нем, а ночь, склонившаяся к утру, лишила степь
последней слабости того света, что раньше исходил от редких зенитных звезд.
Бак замедлился и начал покачиваться на месте, беря какой-то сопротивляющийся
земляной холмик, а затем и совсем стих в покое. Чепурный, не думая, хотел что-то сказать и
не мог этого успеть, услышав песню, начатую усталым грустным голосом женщины:
Приснилась мне в озере рыбка, Что рыбкой я была…
Плыла я далеко-далеко, Была я жива и мала…
И песня никак не кончилась, хотя большевики были согласны ее слушать дальше и
стояли еще долгое время в жадном ожидании голоса и песни. Песня не продолжалась, и бак
не шевелился — наверное, существо, поющее внутри железа, утомилось и легло вниз, забыв
слова и музыку.
— Слушаете? — сразу спросил Жеев, еще не показавшись из-за бака: иначе бы его
могли убить, как внезапного врага.
— Слушаем, — ответил Чепурный. — А еще она петь не будет?
— Нет, — сообщил Жеев. — Она три раза уже пела. Я их уже который час пасу хожу.
Они там толкают внутри, а бак поворачивается. Раз стрелял в бак, да это напрасно.
— А кто же там такой? — спросил Кеша.
— Неизвестно, — объяснил Жеев. — Какая-нибудь полоумная буржуйка с братом —
до вас они там целовались, а потом брат ее отчего-то умер, и она одна запела…
— То-то она рыбкой захотела быть, — догадался Чепурный.
— Ей, стало быть, охота жить сначала! Скажи пожалуйста!
— Это непременно, — подтвердил Жеев.
— Что ж нам теперь делать? — рассуждал со всеми товарищами Чепурный. — У нее
голос трогательный, а в Чевенгуре искусства нету… Либо ее вытащить, чтоб она отживела?
— Нет, — отверг Жеев. — Она слишком теперь слабосильная и еще — полоумная…
Питать ее тоже нечем — она буржуйка. Будь бы она баба, а то так — одно дыханье
пережитка… Нам нужно сочувствие, а не искусство.
— Как будем? — спросил Чепурный всех.
Все молчали, ибо взять буржуйку или бросить ее — не имело никакой полезной
разницы.
— Тогда — бак в лог, и тронемся обратно — мыть полы, — разрешил загадку
Чепурный. — А то Прокофий теперь далеко уехал. Завтра может пролетариат явиться.