Page 36 - Чевенгур

Теплая тишина тьмы заслонила зрение Дванова.
— Дай мне еще сказать!.. — сказал Дванов и пропал в обступившей его тесноте.
Очнулся он вдалеке и один; старая сухая трава щекотала ему шею, и природа
показалась очень шумной. Оба паровоза резали сиренами и предохранительными клапанами:
от сотрясения у них сбились пружины. Паровоз Дванова стоял на рельсах правильно, только
рама согнулась, посинев от мгновенного напряжения и нагрева. Разгуляевский паровоз
перекосился и врезался колесами в балласт. Внутрь переднего вагона новохоперского поезда
вошли два следующих, расклинив его стенки. Из разгуляевского состава корпуса двух
вагонов были выжаты и сброшены на траву, а колесные скаты их лежали на тендере
паровоза.
К Дванову подошел комиссар:
— Жив?
— Ничего. А почему это случилось?
— Черт его знает! Их машинист говорит, что тормоза у него отказали и он проскочил
Разгуляй! Мы его арестовали, бродягу! А ты чего смотрел?
Дванов испугался:
— Я давал обратный ход — позови комиссию, пусть осмотрит, как стоит управление…
— Чего там комиссию! Человек сорок уложили у нас и у них
— можно бы целый белый город взять с такими потерями! А тут казаки, говорят,
шляются рядом — плохо нам будет!..
Вскоре с Разгуляя пришел вспомогательный поезд с рабочими и инструментами. Про
Дванова все забыли, и он двинулся пешком на Лиски.
Но на его дороге лежал опрокинутый человек. Он вспухал с такой быстротой, что было
видно движение растущего тела, лицо же медленно темнело, как будто человек заваливался в
тьму, — Дванов даже обратил внимание на свет дня: действует ли он, раз человек так
чернеет.
Скоро человек возрос до того, что Дванов стал бояться: он мог лопнуть и брызнуть
своею жидкостью жизни, и Дванов отступил от него: но человек начал опадать и светлеть —
он, наверное, уже давно умер, в нем беспокоились лишь мертвые вещества.
Один красноармеец сидел на корточках и глядел себе в пах, откуда темным давленым
вином выходила кровь; красноармеец бледнел лицом, подсаживал себя рукою, чтобы встать,
и замедляющимися словами просил кровь:
— Перестань, собака, ведь я же ослабну!
Но кровь густела до ощущения ее вкуса, а затем пошла с чернотой и совсем
прекратилась; красноармеец свалился навзничь и тихо сказал — с такой искренностью, когда
не ждут ответа:
— Ох, и скучно мне — нету никого со мной!
Дванов близко подошел к красноармейцу, и он сознательно попросил его:
— Закрой мне зрение! — и глядел, не моргая, засыхающими глазами, без всякой дрожи
век.
— А что? — спросил Александр и забеспокоился от стыда.
— Режет… — объяснил красноармеец и сжал зубы, чтобы закрыть глаза. Но глаза не
закрывались, а выгорали и выцветали, превращаясь в мутный минерал. В его умерших глазах
явственно прошли отражения облачного неба — как будто природа возвратилась в человека
после мешавшей ей встречной жизни, и красноармеец, чтобы не мучиться, приспособился к
ней смертью.
Станцию Разгуляй Дванов обошел, чтобы его не остановили там для проверки, и
скрылся в безлюдье, где люди живут без помощи.
Железнодорожные будки всегда привлекали Дванова своими задумчивыми жителями
— он думал, что путевые сторожа спокойны и умны в своем уединении. Дванов заходил в
путевые дома пить воду, видел бедных детей, играющих не в игрушки, а одним
воображением, и способен был навсегда остаться с ними, чтобы разделить участь их жизни.