Page 37 - Чевенгур

Ночевал Дванов тоже в будке, но не в комнате, а в сенцах, потому что в комнате рожала
женщина и всю ночь громко тосковала. Муж ее бродил без сна, шагая через Дванова, и
говорил себе с удивлением:
— В такое время… В такое время…
Он боялся, что в беде революции быстро погибнет его рождающийся ребенок.
Четырехлетний мальчик просыпался от громкой тревоги матери, пил воду, выходил
мочиться и глядел на все, как посторонний житель, — понимая, но не оправдывая. Наконец
Дванов неожиданно забылся и проснулся в тусклом свете утра, когда по крыше мягко
шелестел скучный долгий дождь.
Из комнаты вышел довольный хозяин и прямо сказал:
— Мальчик родился!
— Это очень хорошо, — сказал ему Александр и поднялся с подстилки. — Человек
будет!
Отец рожденного обиделся:
— Да, коров будет стеречь — много нас, людей!
Дванов вышел на дождь, чтобы уходить дальше. Четырехлетний мальчик сидел в окне
и мазал пальцами по стеклу, воображая что-то непохожее на свою жизнь. Александр махнул
ему дважды рукой на прощанье, но он испугался и слез с окна; так Дванов его больше и не
увидел и не увидит никогда.
— До свиданья! — сказал Дванов дому и месту своего ночлега и пошел на Лиски.
Через версту он встретил бодрую старушку с узелком.
— Она уже родила! — сказал ей Дванов, чтобы она не спешила.
— Родила?! — быстро удивилась старушка. — Знать, недоносок, батюшка, был — вот
страсть-то! Кого ж бог послал?
— Мальчик, — довольно заявил Александр, как будто участвовал в происшествии.
— Мальчик! Непочетник родителям будет! — решила старуха.
— Ох, и тяжко рожать, батюшка: хоть бы мужик один родил на свете, тогда б он в
ножки жене и теще поклонился!..
Старуха сразу перешла на длинный разговор, ненужный Дванову, и он окоротил ее:
— Ну, бабушка, прощай! Мы с тобой не родим — чего нам ссориться!
— Прощай, дорогой! Помни мать свою — не будь непочетником!
Дванов обещал ей почитать родителей и обрадовал старушку своим уважением.
Долог был тот путь Александра домой. Он шел среди серой грусти облачного дня и
глядел в осеннюю землю. Иногда на небе обнажалось солнце, оно прилегало своим светом к
траве, песку, мертвой глине и обменивалось с ними чувствами без всякого сознания. Дванову
нравилась эта безмолвная дружба солнца и поощрение светом земли.
В Лисках он влез в поезд, в котором ехали матросы и китайцы на Царицын. Матросы
задержали поезд, чтобы успеть избить коменданта питательного пункта за постный суп, а
после того эшелон спокойно отбыл. Китайцы поели весь рыбный суп, от какого отказались
русские матросы, затем собрали хлебом всю питательную влагу со стенок супных ведер и
сказали матросам в ответ на их вопрос о смерти: «Мы любим смерть! Мы очень ее любим!»
Потом китайцы сытыми легли спать. А ночью матрос Концов, которому не спалось от думы,
просунул дуло винтовки в дверной просвет и начал стрелять в попутные огни
железнодорожных жилищ и сигналов; Концов боялся, что он защищает людей и умрет за них
задаром, поэтому заранее приобретал себе чувство обязанности воевать за пострадавших от
его руки. После стрельбы Концов сразу и удовлетворенно уснул и спал четыреста верст,
когда уже Александр давно оставил вагон, утром второго дня.
Дванов отворил калитку своего двора и обрадовался старому дереву, росшему у сеней.
Дерево было изранено, порублено, в него втыкали топор для отдыха, когда кололи дрова, но
оно было еще живо и берегло зеленую страсть листвы на больных ветках.
— Пришел, Саш? — спросил Захар Павлович. — Это хорошо, что ты пришел, а то я
здесь один остался. Ночью без тебя мне спать было неохота, все лежишь — и слушаешь, не