Page 137 - Доктор Живаго

17

Стало известно, что поезд отойдет через несколько часов, несмотря на позднее время и
близость ночи. Перед его отправлением Юрий Андреевич и Антонина Александровна пошли
в последний раз полюбоваться красотой расчищенной линии. На полотне уже никого не
было. Доктор с женой постояли, посмотрели вдаль, обменялись двумя-тремя замечаниями и
повернули назад к своей теплушке.
На обратном пути они услышали злые, надсаженные выкрики двух бранящихся
женщин. Они в них тотчас узнали голоса Огрызковой и Тягуновой. Обе женщины шли в том
же направлении, что и доктор с женою, от головы к хвосту поезда, но вдоль его
противоположной стороны, обращенной к станции, между тем как Юрий Андреевич и
Антонина Александровна шагали по задней, лесной стороне. Между обеими парами,
закрывая их друг от друга, тянулась непрерывная стена вагонов. Женщины почти не
попадали в близость к доктору и Антонине Александровне, а намного обгоняли их или
сильно отставали.
Обе они были в большом волнении. Им поминутно изменяли силы. Вероятно, на ходу у
них проваливались в снег или подкашивались ноги, судя по голосам, которые вследствие
неровности походки то подскакивали до крика, то спадали до шопота. Видимо, Тягунова
гналась за Огрызковой и, настигая ее, может быть, пускала в ход кулаки. Она осыпала
соперницу отборной руганью, которая в мелодических устах такой павы и барыни звучала во
сто раз бесстыднее грубой и немузыкальной мужской брани.
— Ах ты шлюха, ах ты задрёпа, — кричала Тягунова. — Шагу ступить некуда, тут как
тут она, юбкой пол метет, глазолупничает! Мало тебе, суке, колпака моего, раззевалась на
детскую душеньку, распустила хвост, малолетнего ей надо испортить.
— А ты, знать, и Васеньке законная?
— Я те покажу законную, хайло, зараза! Ты живой от меня не уйдешь, не доводи меня
до греха!
— Но, но размахалась! Убери руки-то, бешеная! Чего тебе от меня надо?
— А надо чтобы сдохла ты, гнида-шеламура, кошка шелудивая, бесстыжие глаза!
— Обо мне какой разговор. Я, конечно, сука и кошка, дело известное. Ты вот у нас
титулованная. Из канавы рожденная, в подворотне венчанная, крысой забрюхатела, ежом
разродилась…
Караул, караул, люди добрые! Ай убьет меня до смерти лиходейка-пагуба. Ай спасите
девушку, заступитесь за сироту…
— Пойдем скорее. Не могу этого слышать, так противно, — стала торопить мужа
Антонина Александровна. — Не кончится это добром.

18

Вдруг все изменилось, места и погода. Равнина кончилась, дорога пошла между гор, —
холмами и возвышенностями.
Прекратился северный ветер, дувший все последнее время. С юга, как из печки,
пахнуло теплом.
Леса росли тут уступами по горным склонам. Когда железнодорожное полотно их
пересекало, поезду сначала приходилось брать большой подъем, сменявшийся с середины
отлогим спуском. Поезд кряхтя вползал в чащу и еле тащился по ней, точно это был старый
лесник, который пешком вел за собой толпу пассажиров, осматривавшихся по сторонам и
все замечавших.
Но смотреть еще было не на что. В глубине леса был сон и покой, как зимой. Лишь
изредка некоторые кусты и деревья с шорохом высвобождали нижние сучья из постепенно
оседавшего снега, как из снятых ошейников или расстегнутых воротников.
На Юрия Андреевича напала сонливость. Все эти дни он пролеживал у себя наверху,