Page 142 - Доктор Живаго

У лесосеки машинист затормозил. Поезд дрогнул и остановился в том положении,
какое он принял, легко наклонившись на высокой дуге большого закругления.
С паровоза дали несколько коротких лающих свистков и что-то прокричали.
Пассажиры и без сигналов знали: машинист остановил поезд, чтобы запастись топливом.
Дверцы теплушек раздвинулись. На полотно высыпало доброе население небольшого
города, кроме мобилизованных из передних вагонов, которые всегда освобождались от
авральной работы и сейчас не приняли в ней участия.
Груды швырка на прогалине не могло хватить для загрузки тендера. В придачу
требовалось распилить некоторое количество длинного тройника.
В хозяйстве паровозной бригады имелись пилы. Их распределили между желающими,
разбившимися на пары. Получили пилу и профессор с зятем.
Из воинских теплушек в раздвинутые дверцы высовывались веселые рожи. Не
бывавшие в огне подростки, старшие ученики мореходных классов, казалось, по ошибке
затесавшиеся в вагон к суровым семейным рабочим, тоже не нюхавшим пороху и едва
прошедшим военную подготовку, нарочно шумели и дурачились вместе с более взрослыми
матросами, чтобы не задумываться. Все чувствовали, что час испытания близок.
Шутники провожали пильщиков и пильщиц раскатистым зубоскальством:
— Эй, дедушка! Скажи, — я грудной, меня мамка не отлучила, я к физическому труду
неспособный. Эй, Мавра! Мотри пилой подола не отпили, продувать будет. — Эй, молодая!
Не ходи в лес, лучше поди за меня замуж.

26

В лесу торчало несколько козел, сделанных из связанных крест на крест кольев,
концами вбитых в землю. Одни оказались свободными. Юрий Андреевич и Александр
Александрович расположились пилить на них.
Это была та пора весны, когда земля выходит из-под снега почти в том виде, в каком
полгода тому назад она ушла под снег. Лес обдавал сыростью и весь был завален
прошлогодним листом, как неубранная комната, в которой рвали на клочки квитанции,
письма и повестки за много лет жизни, и не успели подмести.
— Не так часто, устанете, — говорил доктор Александру Александровичу, направляя
движение пилы реже и размереннее, и предложил отдохнуть.
По лесу разносился хриплый звон других пил, ходивших взад и вперед то в лад у всех,
то вразнобой. Где-то далеко-далеко пробовал силы первый соловей. С еще более долгими
перерывами свистал, точно продувая засоренную флейту, черный дрозд. Даже пар из
паровозного клапана подымался к небу с певучей воркотнею, словно это было молоко,
закипающее в детской на спиртовке.
— Ты о чем-то хотел побеседовать, — напомнил Александр Александрович. — Ты не
забыл? Дело было так: мы разлив проезжали, утки летели, ты задумался и сказал: «Мне надо
будет поговорить с вами».
— Ах да. Не знаю, как бы это выразить покороче. Видите, мы всё больше
углубляемся… Тут весь край в брожении. Мы скоро приедем. Неизвестно, что мы застанем у
цели. На всякий случай надо бы сговориться. Я не об убеждениях. Было бы нелепостью
выяснять или устанавливать их в пятиминутной беседе в весеннем лесу. Мы знаем друг
друга хорошо. Мы втроем, вы, я и Тоня, вместе со многими в наше время составляем один
мир, отличаясь друг от друга только степенью его постижения. Я не об этом.
Это азбука. Я о другом. Нам надо уговориться заранее, как нам вести себя при
некоторых обстоятельствах, чтобы не краснеть друг за друга и не накладывать друг на друга
пятна позора.
— Довольно. Я понял. Мне нравится твоя постановка вопроса.
Ты нашел именно нужные слова. Вот что я скажу тебе. Помнишь ночь, когда ты принес
листок с первыми декретами, зимой в метель. Помнишь, как это было неслыханно