Page 174 - Доктор Живаго

не скажу. Но как знаменательно! Просто какое-то предопределение, что вы должны были
встретиться. Я вам после когда-нибудь объясню, вы просто ахнете. Если я вас правильно
поняла, он произвел на вас скорее благоприятное, чем невыгодное впечатление?
— Да, пожалуй. Он должен был бы меня оттолкнуть. Мы проезжали места его расправ
и разрушений. Я ждал встретить карателя солдафона или революционного маниака
душителя, и не нашел ни того, ни другого. Хорошо, когда человек обманывает ваши
ожидания, когда он расходится с заранее составленным представлением о нем.
Принадлежность к типу есть конец человека, его осуждение. Если его не подо что подвести,
если он не показателен, половина требующегося от него налицо. Он свободен от себя,
крупица бессмертия достигнута им.
— Говорят, он беспартийный.
— Да, мне кажется. Чем он располагает к себе? Это обреченный. Я думаю, он плохо
кончит. Он искупит зло, которое он принес. Самоуправцы революции ужасны не как злодеи,
а как механизмы без управления, как сошедшие с рельсов машины.
Стрельников такой же сумасшедший, как они, но он помешался не на книжке, а на
пережитом и выстраданном. Я не знаю его тайны, но уверен, что она у него есть. Его союз с
большевиками случаен. Пока он им нужен, его терпят, им по пути. Но по первом миновении
надобности его отшвырнут без сожаления прочь и растопчут, как многих военных
специалистов до него.
— Вы думаете?
— Обязательно.
— А нет ли для него спасения? В бегстве, например?
— Куда, Лариса Федоровна? Это прежде, при царях водилось.
А теперь попробуйте.
— Жалко. Своим рассказом вы пробудили во мне сочувствие к нему. А вы изменились.
Раньше вы судили о революции не так резко, без раздражения.
— В том-то и дело, Лариса Федоровна, что всему есть мера.
За это время пора было прийти к чему-нибудь. А выяснилось, что для вдохновителей
революции суматоха перемен и перестановок единственная родная стихия, что их хлебом не
корми, а подай им что-нибудь в масштабе земного шара. Построения миров, переходные
периоды это их самоцель. Ничему другому они не учились, ничего не умеют. А вы знаете,
откуда суета этих вечных приготовлений? От отсутствия определенных готовых
способностей, от неодаренности. Человек рождается жить, а не готовиться к жизни. И сама
жизнь, явление жизни, дар жизни так захватывающе нешуточны! Так зачем подменять её
ребяческой арлекинадой незрелых выдумок, этими побегами чеховских школьников в
Америку? Но довольно. Теперь моя очередь спрашивать. Мы подъезжали к городу в утро
вашего переворота.
Вы были тогда в большой переделке?
— О, еще бы! Конечно. Кругом пожары. Сами чуть не сгорели.
Дом, я вам говорила, как покачнуло! На дворе до сих пор неразорвавшийся снаряд у
ворот. Грабежи, бомбардировка, безобразия. Как при всякой смене властей. К той поре мы
уже были ученые, привычные. Не впервой было. А во время белых что творилось! Убийства
из-за угла по мотивам личной мести, вымогательства, вакханалия! Да, но ведь я главного вам
не сказала. Галиуллин-то наш! Преважною шишкой тут оказался при чехах. Чем-то вроде
генерал-губернатора.
— Знаю. Слышал. Вы с ним видались?
— Очень часто. Скольким я жизнь спасла благодаря ему!
Скольких укрыла! Надо отдать ему справедливость. Держал он себя безупречно,
по-рыцарски, не то что всякая мелкая сошка, казачьи там есаулы и полицейские урядники.
Но ведь тогда тон задавала именно эта мелкота, а не порядочные люди. Галиуллин мне во
многом помог, спасибо ему. Мы ведь старые знакомые. Я часто девочкой на дворе бывала,
где он рос. В доме жили рабочие с железной дороги. Я в детстве близко видела бедность и