Page 173 - Доктор Живаго

коромысла, выпрямилась и стала утирать руки неизвестно откуда взявшимся крошечным
платочком.
— Пойдемте, я вас внутренним ходом на парадную выведу. Там светло. Там
подождете. А я воду с черного хода внесу, немного приберу наверху, приоденусь. Видите,
какая у нас лестница.
Чугунные ступени с узором. Сверху сквозь них все видно. Старый дом. Тряхнуло его
слегка в дни обстрела. Из пушек ведь.
Видите, камни разошлись. Между кирпичами дыры, отверстия. Вот в эту дыру мы с
Катенькой квартирный ключ прячем и кирпичом закладываем, когда уходим. Имейте это в
виду. Может быть, как-нибудь наведаетесь, меня не застанете, тогда милости просим,
отпирайте, входите, будьте как дома. А я тем временем подойду. Вот он и сейчас тут, ключ.
Но мне не нужно, я сзади войду и отворю дверь изнутри. Одно горе — крысы. Тьма тьмущая,
отбою нет. По головам скачут. Ветхая постройка, стены расшатанные, везде щели. Где могу,
заделываю, воюю с ними.
Мало помогает. Может быть, как-нибудь зайдете, поможете?
Вместе забьем полы, плинтусы. А? Ну, оставайтесь на площадке, пораздумайте о
чем-нибудь. Я недолго протомлю вас, скоро кликну.
В ожидании зова Юрий Андреевич стал блуждать глазами по облупленным стенам
входа и литым чугунным плитам лестницы. Он думал: «В читальне я сравнивал
увлеченность её чтения с азартом и жаром настоящего дела, с физической работой. И
наоборот, воду она носит, точно читает, легко, без труда. Эта плавность у нее во всем. Точно
общий разгон к жизни она взяла давно, в детстве, и теперь всё совершается у нее с разбегу,
само собой, с легкостью вытекающего следствия. Это у нее и в линии её спины, когда она
нагибается, и в её улыбке, раздвигающей её губы и округляющей подбородок, и в её словах и
мыслях».
— Живаго! — раздалось с порога квартиры на верхней площадке. Доктор поднялся по
лестнице.

14

— Дайте руку и покорно следуйте за мной. Тут будут две комнаты, где темно и вещи
навалены до потолка. Наткнетесь и ушибетесь.
— Правда, лабиринт какой-то. Я не нашел бы дороги. Почему это? В квартире ремонт?
— О нет, нисколько. Дело не в этом. Квартира чужая. Я даже не знаю, чья. У нас была
своя, казенная, в здании гимназии.
Когда гимназию занял жилотдел Юрсовета, меня с дочерью переселили в часть этой,
покинутой. Здесь была обстановка старых хозяев. Много мебели. Я в чужом добре не
нуждаюсь. Я их вещи составила в эти две комнаты, а окна забелила. Не выпускайте моей
руки, а то заблудитесь. Ну так. Направо.
Теперь дебри позади. Вот дверь ко мне. Сейчас станет светлее.
Порог. Не оступитесь.
Когда Юрий Андреевич с провожатой вошел в комнату, в стене против двери оказалось
окно. Доктора поразило, что он в нем увидел. Окно выходило на двор дома, на зады соседних
и на городские пустыри у реки. На них паслись и точно полами расстегнутых шуб подметали
пыль своей длиннорунной шерстью овцы и козы. На них, кроме того, торчала на двух
столбах, лицом к окну, знакомая доктору вывеска: «Моро и Ветчинкин. Сеялки. Молотилки».
Под влиянием увиденной вывески доктор с первых же слов стал описывать Ларисе
Федоровне свой приезд с семьей на Урал. Он забыл о том отождествлении, которое
проводила молва между Стрельниковым и её мужем, и не задумываясь, рассказал о своей
встрече с комиссаром в вагоне. Эта часть рассказа произвела особенное впечатление на
Ларису Федоровну.
— Вы видали Стрельникова?! — живо переспросила она. — Я пока вам больше ничего