Page 175 - Доктор Живаго

труд. От этого мое отношение к революции иное, чем у вас.
Она ближе мне. В ней для меня много родного. И вдруг он полковником становится,
этот мальчик, сын дворника. Или даже белым генералом. Я из штатской среды и плохо
разбираюсь в чинах. А по специальности я учительница историчка. Да, так вот как, Живаго.
Многим я помогла. Ходила к нему. Вас вспоминали.
У меня ведь во всех правительствах связи и покровители, и при всех порядках
огорчения и потери. Это ведь только в плохих книжках живущие разделены на два лагеря и
не соприкасаются. А в действительности все так переплетается! Каким непоправимым
ничтожеством надо быть, чтобы играть в жизни только одну роль, занимать одно лишь место
в обществе, значить всего только одно и то же!
— А, так ты здесь, оказывается?
В комнату вошла девочка лет восьми с двумя мелкозаплетенными косичками. Узко
разрезанные, уголками врозь поставленные глаза придавали ей шаловливый и лукавый вид.
Когда она смеялась, она их приподнимала. Она уже за дверью обнаружила, что у
матери гость, но показавшись на пороге, сочла нужным изобразить на лице нечаянное
удивление, сделала книксен и устремила на доктора немигающий, безбоязненный взгляд
рано задумывающегося, одиноко вырастающего ребенка.
— Моя дочь Катенька. Прошу любить и жаловать.
— Вы в Мелюзееве карточки показывали. Как выросла и изменилась!
— Так ты, оказывается, дома? А я думала, — гуляешь. Я и не слышала, как ты вошла.
— Вынимаю из дыры ключ, а там вот такой величины крысина!
Я закричала и в сторону! Думала, умру со страху.
Катенька говорила, корча премилые рожицы, тараща плутовские глаза и растягивая
кружком ротик, как вытащенная из воды рыбка.
— Ну ступай к себе. Вот уговорю дядю к обеду остаться, выну кашу из духовой и
позову тебя.
— Спасибо, но вынужден отказаться. У нас вследствие моих наездов в город стали в
шесть обедать. Я привык не опаздывать, а езды три часа с чем-то, если не все четыре.
Потому-то я к вам так рано, — простите, — и скоро подымусь.
— Только полчаса еще.
— С удовольствием.

15

— А теперь, — откровенность за откровенность.
Стрельников, о котором вы рассказывали, это муж мой Паша, Павел Павлович
Антипов, которого я ездила разыскивать на фронт, и в мнимую смерть которого с такою
правотой отказывалась верить.
— Я не поражен и подготовлен. Я слышал эту басню и считаю её вздорной. Оттого-то я
и забылся до такой степени, что со всей свободой и неосторожностью говорил с вами о нем,
точно этих толков не существует. Но эти слухи бессмыслица. Я видел этого человека. Как
могут вас связывать с ним? Что между вами общего?
— И всё же это так, Юрий Андреевич. Стрельников это Антипов, муж мой. Я согласна
с общим мнением. Катенька это тоже знает и гордится своим отцом. Стрельников это его
подставное имя, псевдоним, как у всех революционных деятелей.
Из каких-то соображений он должен жить и действовать под чужим именем.
Вот он Юрятин брал, забрасывал нас снарядами, знал, что мы тут, и ни разу не
осведомился, живы ли мы, чтобы не нарушить своей тайны. Это был его долг, разумеется.
Если бы он спросил, как ему быть, мы бы ему то же посоветовали. Вы также скажете, что
моя неприкосновенность, сносность жилищных условий, предоставленных горсоветом и
прочая, — косвенные доказательства его тайной заботы о нас! всё равно вы мне этого не
втолкуете. Быть тут рядом и устоять против искушения повидать нас! Это в моем мозгу не