Page 180 - Доктор Живаго

все расширялся. Казалось, конца не будет подъему и росту кругозора. И когда лошади и
люди уставали и останавливались, чтобы перевести дыхание, подъем кончался.
Впереди под дорожный мост бросалась быстрая река Кежма.
За рекой на еще более крутой высоте показывалась кирпичная стена Воздвиженского
монастыря. Дорога низом огибала монастырский косогор и в несколько поворотов между
задними дворами окраины пробиралась внутрь города.
Там она еще раз захватывала край монастырского владения на главной площади, куда
растворялись железные, крашенные в зеленую краску монастырские ворота. Вратную икону
на арке входа полувенком обрамляла надпись золотом: «Радуйся живоносный кресте,
благочестия непобедимая победа».
Была зима в исходе, Страстная, конец великого поста. Снег на дорогах чернел, обличая
начавшееся таяние, а на крышах был еще бел и нависал плотными высокими шапками.
Мальчишкам, лазившим к звонарям на Воздвиженскую колокольню, дома внизу
казались сдвинутыми в кучу маленькими ларцами и ковчежцами. К домам подходили
величиной в точечку маленькие черные человечки. Некоторых с колокольни узнавали по
движениям. Подходившие читали расклеенный по стенам указ Верховного правителя о
призыве в армию трех очередных возрастов.

3

Ночь принесла много непредвиденного. Стало тепло, необычно для такого времени.
Моросил бисерный дождь, такой воздушный, что казалось, он не достигал земли, и дымкой
водяной пыли расплывался в воздухе. Но это была видимость. Его теплых, ручьями
растекавшихся вод было достаточно, чтобы смыть дочиста снег с земли, которая теперь вся
чернела, лоснясь, как от пота.
Малорослые яблони, все в почках, чудесным образом перекидывали из садов ветки
через заборы на улицу. С них, недружно перестукиваясь, падали капли на деревянные
тротуары.
Барабанный разнобой их раздавался по всему городу.
Лаял и скулил во дворе фотографии до утра посаженный на цепь щенок Томик. Может
быть, раздраженная его лаем, на весь город каркала ворона в саду у Галузиных.
В нижней части города купцу Любезнову привезли три телеги клади. Он отказывался её
принять, говоря, что это ошибка и он такого товару никогда не заказывал. Ссылаясь на
поздний час, молодцы ломовики просились к нему на ночлег. Купец ругался с ними, гнал их
прочь и не отворял им ворот. Перебранка их тоже была слышна во всем городе.
В час седьмЫй по церковному, а по общему часоисчислению в час ночи, от самого
грузного, чуть шевельнувшегося колокола у Воздвиженья отделилась и поплыла,
смешиваясь с темною влагой дождя, волна тихого, темного и сладкого гудения. Она
оттолкнулась от колокола, как отрывается от берега и тонет, и растворяется в реке отмытая
половодьем земляная глыба.
Это была ночь на Великий четверг, день Двенадцати евангелий. В глубине за сетчатою
пеленою дождя двинулись и поплыли еле различимые огоньки и озаренные ими лбы, носы,
лица. Говеющие прошли к утрене.
Через четверть часа от монастыря послышались приближающиеся шаги по мосткам
тротуара. Это возвращалась к себе домой лавочница Галузина с едва начавшейся заутрени.
Она шла неровною походкою, то разбегаясь, то останавливаясь, в накинутом на голову
платке и расстегнутой шубе. Ей стало нехорошо в духоте церкви и она вышла на воздух, а
теперь стыдилась и сожалела, что не достояла службы и второй год не говеет. Но не в этом
была причина её печали. Днем её огорчил расклеенный всюду приказ о мобилизации,
действию которого подлежал её бедный дурачок сын Тереша. Она гнала это неудовольствие
из головы, но всюду белевший в темноте клок объявления напоминал ей о нем.
Дом был за углом, рукой подать, но на воле ей было лучше.