Page 267 - Доктор Живаго

знаний, чтобы быть полезным ей и оказаться под рукой, если бы ей потребовалась моя
помощь. Я пошел на войну, чтобы после трех лет брака снова завоевать ее, а потом, после
войны и возвращения из плена воспользовался тем, что меня считали убитым, и под чужим,
вымышленным именем весь ушел в революцию, чтобы полностью отплатить за все, что она
выстрадала, чтобы отмыть начисто эти печальные воспоминания, чтобы возврата к
прошлому больше не было, чтобы Тверских-Ямских больше не существовало. И они, она и
дочь были рядом, были тут! Скольких сил стоило мне подавлять желание броситься к ним,
их увидеть!
Но я хотел сначала довести дело своей жизни до конца. О что бы я сейчас отдал, чтобы
еще хоть раз взглянуть на них. Когда она входила в комнату, точно окно распахивалось,
комната наполнялась светом и воздухом.
— Я знаю, как она была дорога вам. Но простите, имеете ли вы представление, как она
вас любила?
— Виноват. Что вы сказали?
— Я говорю, представляете ли вы себе, до какой степени вы были ей дороги, дороже
всех на свете?
— Откуда вы это взяли?
— Она сама мне это говорила.
— Она? Вам?
— Да.
— Простите. Я понимаю, это просьба неисполнимая, но, если это допустимо в рамках
скромности, если это в ваших силах, восстановите, пожалуйста, по возможности точно, что
именно она вам говорила.
— Очень охотно. Она назвала вас образцом человека, равного которому она больше не
видела, единственным по высоте неподдельности, и сказала, что если бы на конце земли еще
раз замаячило видение дома, который она когда-то с вами делила, она ползком, на коленях,
протащилась бы к его порогу откуда угодно, хоть с края света.
— Виноват. Если это не посягательство на что-то для вас неприкосновенное,
припомните, когда, при каких обстоятельствах она это сказала?
— Она убирала эту комнату. А потом вышла на воздух вытряхнуть ковер.
— Простите, какой? Тут два.
— Тот, который больше.
— Ей одной такой не под силу. Вы ей помогали?
— Да.
— Вы держались за противоположные концы ковра, она откидывалась, высоко
взмахивая руками, как на качелях, и отворачивалась от летевшей пыли, жмурилась и
хохотала? Не правда ли? Как я знаю её привычки! А потом вы стали сходиться вместе,
складывая тяжелый ковер сначала вдвое, потом вчетверо, и она шутила и выкидывала при
этом разные штуки? Не правда ли?
Не правда ли?
Они поднялись со своих мест, отошли к разным окнам, стали смотреть в разные
стороны. После некоторого молчания Стрельников подошел к Юрию Андреевичу. Ловя его
руки и прижимая их к груди, он продолжал с прежней торопливостью.
— Простите, я понимаю, что затрагиваю нечто дорогое, сокровенное. Но если можно, я
еще расспрошу вас. Только не уходите. Не оставляйте меня одного. Я скоро сам уйду.
Подумайте, шесть лет разлуки, шесть лет немыслимой выдержки.
Но мне казалось, — еще не вся свобода завоевана. Вот я её сначала добуду, и тогда я
весь принадлежу им, мои руки развязаны. И вот все мои построения пошли прахом. Завтра
меня схватят. Вы родной и близкий ей человек. Может быть, вы когда-нибудь её увидите. Но
нет, о чем я прошу? Это безумие.
Меня схватят и не дадут оправдываться. Сразу набросятся, окриками и бранью зажимая
рот. Мне ли не знать, как это делается?