Page 266 - Донские рассказы

– Молчи… стервюга! Ты у меня моду свою не заводи! Ходят на собрание таковские, у
каких мужьев нету, какие хвосты по ветру трепают!.. Ишь, что выдумала: на собрание!..

Иглою кольнула обида Анну. Побледнела, сказала хриплым, дрогнувшим голосом:
– Ты меня и за человека не считаешь?

– Кобыла не лошадь, баба не человек!
– А в коллективе…

– Ты со своим ублюдком лопаешь не коллективский хлеб, а мой!.. На моей шее сидишь,
меня и слухай! – крикнул Александр.

Но Анна, чувствуя, как бледнеют ее щеки, а кровь, убегая к сердцу, зноем полощет
жилы, выговорила сквозь стиснутые зубы:

– Ты сам меня уговаривал, жалеть сулил! Где же твои посулы?
– А вот где! – прохрипел Александр и, размахнувшись, ударил ее кулаком в грудь.

Анна качнулась, вскрикнула, хотела поймать руку мужа, но тот, хрипло матюкаясь,
ухватил ее за волосы, ногою с силой ударил в живот. Грузно упала Анна на пол,
раскрытым ртом ловила воздух, задыхалась от жгучего удушья. И уже равнодушно
ощущала тупую боль побоев и словно сквозь редкую пленку тумана видела над собою
багровое, перекошенное лицо мужа.

– Вот, вот, на тебе!.. Не хочешь!.. Ага, шкуреха… Ты у меня запляшешь на иные лады!..
Получай!.. Получай.

С каждым ударом, падавшим на неподвижное, согнутое на полу тело жены, сильнее
злобою закипал Александр, бил размеренней, старался попасть ногою в живот, грудь, в
́
закрытое руками лицо. Бил до тех пор, пока не взмокла потом рубаха и устали ноги,
потом надел папаху, сплюнул и вышел во двор, крепко хлопнув дверью.
На улице, возле ворот, постоял, подумал и через поваленные плетни соседского огорода
побрел к Лушке-самогонщице.
Анна пролежала на полу до вечера. Перед сумерками в горницу вошел свекор, буркнул,
трогая ее носком сапога:

– Ну, вставай!.. Знаем и без этого, что притворяться горазда… Чуть тронул пальцем муж,
она уж и вытянулась!.. Побеги в Совет, пожалуйся… Вставай, что ли?.. Скотину-то кто за
тебя убирать станет? Аль работника нанять прикажешь? – Пошел в кухню, шаркая
ногами по земляному полу. – Жрать она за четверых управляется, а работать… Эх,
совесть-то у людей!.. Ты ей плюй в глаза – скажет: божья роса!..

Оделся свекор, пошел убирать скотину. В люльке завозился, заплакал ребенок. Анна
очнулась, привстала на колени, выплюнула из разбитого рта песок, смоченный слюной и
кровью, сказала, трудно шевеля губами:
– Головонька ты моя бедная…

За Качаловкой на бугре, расписанном плешивыми круговинами талого снега, вечер
встречал ночь. По рыхлым ноздреватым сугробам шли в поселок зайцы зоревать. В
Качаловке реденькие желтенькие пятнышки огней. Ветер стелет по улицам духовитую
кизячную вонь.
Пришел Александр домой перед ужином. Упал на кровать, прохрипел:

– Анна!.. Са-по-ги… – и уснул, храпя, смачивая подушку клейкими слюнями.
Анна дождалась, пока угомонился свекор на печке, схватила ребенка и выбежала во
двор. Постояла, прислушиваясь к торопливому выстукиванию сердца. Над Качаловкой
шагала ночь. С крыш капало, курился сложенный в кучи навоз. Снег под ногами сырой и
хлюпкий. Прижимая к груди ребенка, спотыкаясь, зашагала Анна по проулку к
качаловскому пруду, синевшему грязной голубизною льда. Возле пруда несжатый