Page 268 - Донские рассказы

О Донпродкоме и злоключениях заместителя Донпродкомиссара товарища
Птицына

Я, Игнат Птицын – казачок Проваторовской станицы, – собою был гожий парень: за
поясом у меня «маузер» в деревянной упаковке, две гранаты, за плечиком винтовка, а
патронов, окромя подсумка, полны карманы, так что шаровары на череслах не держатся
и мы их бечевочкой все подпоясывали. Глаза у меня были быстрые, веселые, ажио какие-
то ужасные: бабы, бывалочка, пугались. Примолвишь какую-нибудь на походе, а она
после, как освоится, и говорит: «Фу, Игнаша, до чего ваши глаза зверские, глядишь в
них, никак не наглядишься».
Ну и все прочее было позволительное: голосок – как у черта волосок, с хрипотцой.

В эту пору был я в станице Тепикинской на продработе.

В девятнадцатом году это было, весной. А в Проваторовской на одних со мной чинах хлеб
качал дружок мой, тесный товарищ Гольдин. Сам он из еврейскова классу. Парень был
не парень, а огонь с порохом и хитер выше возможностев. Я – человек прямой, у меня
без дуростев, я хлеб с нахрапом качал. Приду со своими ангелами к казаку, какой
побогаче, и сначала его ультиматой: «Хлеб!» – «Нету». – «Как нету?» – «Никак, – говорит,
гадюка, – нету». Ну я ему, конешно, без жалостев «маузер» в пупок воткну и говорю
малокровным голосом: «Десять пулев в самостреле, десять раз убью, десять раз закопаю
и обратно наружу вырою! Везешь?» – «Так точно, – говорит, – рад стараться, везу!»

А Гольдин – этот в одну ноздрину ему влезет, в другую вылезет, и сухой, проклятый сын,
как гусь, и завсегда больше моего хлеба наурожайничает. Но уважали нас одинаково.
Гольдина за девственность – потому он был как девка, тихий, ну, а меня, Птицына,
спробовали бы не уважать! Я – человек прямолинейный, как загну крепкое словцо, как
зачну узоры рисовать, аж смеются все от моей искусственности, молодые казаки так
нарошно не везут, желательно им, чтоб я трахнул. «Ну, – скажут, бывало, – залился наш
Птицын жаворонком», – так и прозвали меня жаворонком. Ну, приятно. Таким родом мы
снабжаем продухтами пропитания Девятую армию Южного фронта и вот слышим, что в
Вёшенской станице восстанцы с генералом Секретёвым скрестились и жмут. Как пошли
мы, как пошли – удержу нет. И обозначились в Курской губернии Фатежского уезда.
Приятно там хлеб качаем. И месяц качаем, и два качаем. До нас по десяти тысяч проса
выручали, а мы появились – по двести тысяч начали брать. Гольдин тем часом выше да
выше лезет, и в один распрекрасный день просыпаемся, а он, как куренок из яйца
вылупился, – уж уполномоченным особой продовольственной комиссии по снабжению
армии Южного фронта. Приятно. Я по Фатежскому уезду с отрядом матросов просо и
жито гребу. Гольдин призывает меня и тихо говорит: «Ты, Птицын, суровый человек и
дуги здорово умеешь гнуть. Чудак ты, нету в тебе мякоти». Насчет дуг мне сделалось
непонятно, а мякоти во мне действительно мало, одни мослы. На что мне мякоть? Что я,
баба, что ли? И никто за мою мякоть не потребует держаться. «Ты, – говорит, – смотри-ка
мне любезней». А я ему в ответ: «Ты знаешь, что в Октябрьском перевороте я Кремль от
юнкерей отбирал?» – «Знаю». – «Знаешь, говорю, что при штурме мне юнкерская пуля в
мочевой пузырь попала и до сего дня катается там, как гусиное яйцо?» – «Знаю, –
говорит, – и очень сильно уважаю твою пулю, какая в пузыре». – «Ну то-то и оно, пулю
мою ты не жалей, потому она жиром обрастает, и не в пятку, так в другое место кровя ее
вытянут, а жалей ты тех наших бойцов, какие на фронтах сражаются, и чтоб они с голоду
не сидели». – «Иди», – говорит, головой покачивает и тяжко вздыхает. Значит, вроде
жалко ему стало бойцов или как? Приятно. Иду я обратно и качаю хлеб. И до того
докачался, что осталась на мужике одна шерсть. И тово добра бы лишился, на валенки
обобрал бы, но тут перевели Гольдина в Саратов. Через неделю – бац – от него
телеграмма: «Донпродкому выехать мое распоряжение Саратов». Подписано:
«Саратовский губпродкомиссар Гольдин».
В вагоне едем туда. Приятно.

Через вшей я от эшелона отстал, пошел на станции парить их в бане. Убиваю их там,
сижу, смеюсь про себя: «Вот, мол, с кем я нажил, с кем я прожил, с кем я по миру
пошел». А эшелон сгребся и уехал. Приятно.

Я в Саратов. Нету ни Гольдина, ни нашего Донпродкома. Спрашиваю: куда делись?
Гольдина, дескать, в Тамбов послали накомиссаровать, и продком за ним хвостом