Page 271 - Донские рассказы

Обида
По степи, приминая низкорослый, нерадостный хлеб, плыл с востока горячий суховей.
Небо мертвенно чернело, горели травы, по шляхам поземкой текла седая пыль,
трескалась выжженная солнцем земляная кора, и трещины, обугленные и глубокие, как
на губах умирающего от жажды человека, кровоточили глубинными солеными запахами
земли.
Железными копытами прошелся по хлебам шагавший с Черноморья неурожай.

́
В хуторе Дубровинском жили люди до нови. Ждали, томились, глядя на застекленную
синь неба, на иглистое солнце, похожее на усатый колос пшеницы-гирьки в колючем
ободе усиков-лучей.
Надежда выгорела вместе с хлебом.

В августе начали обдирать кору с караичей и дубов, мололи и ели, примешивая на лоток
дубового теста пригоршню просяной муки.
Перед Покровом Степан, падая от истощения, пригнал быков на свой участок земли,
запряг их в плуг, в муке скаля зубы, кусая синюю кайму зачерствелых губ, молча взялся
за чапиги.

Четыре десятины пахал неделю. Кривые и страшные выложились борозды, мелкие, с
коричневыми шмотками огрехов, словно не лемехи резали затравевшую пашню, а чьи-то
скрюченные, слабые пальцы…

Оттого Степан шел с поклоном к вероломной земле, что была, кроме старухи, семья –
восемь ртов, оставшихся от сына, убитого в Гражданскую войну, а работников – сам с
пятью десятками лет, повиснувших на сутулой спине. Отпахался – продал вторую пару
быков. Не продал, а подарил доброму человеку за сорок пудов сорного хлеба.

И вот тут-то вскоре после Покрова объявил председатель хуторского Совета:
– Семенную ссуду выдадут. Заосеняет, подойдет с центра бумага – и на станцию. Кто не
пахал – паши! Хучь зубами грызи, а подымай землю.
– Обман. Не дадут… – сопели казаки.

– Предписание есть. Все, как следовает, без хитростев.
– С нас тянут, а давать… – томился в тоске и радости Степан.

И верил и не верил.
Сошла осень. Засыпало хутор снегом. На обезлюдевших огородах легли заячьи стежки.

– Что же, Семенов дадут?.. – надоедал Степан председателю.
Тот озлобленно махал рукой:

– Не вяжись, Степан Прокофич! Нету покеда распоряженья.
– И не будет! Не жди!.. Надо было народ от смерти отвесть – обнадежили… Кинули, как
собаке мосол. – И люто тряс мослоковатыми кулаками: – Пропади они, ссу-у-укины
сыны!.. Хлеб в городах жрут, мать ихня…

– Не выражайся, Прокофич. Пришкребу за слова!
– Эх! – махал Степан рукой и, не договаривая, уносил из Совета большое свое костистое
тело. Был он похож на перехворавшего быка: из-под излатанного чекменя перли наружу
крупные костяки лопаток, на длинных, высохших голенях болтались изорванные, с
лампасами шаровары. Зеленая проседь запорошила рыжую его бороду, глядел голодным,
задичалым взглядом в сторону, стыдился за свое непомерно крупное, высохшее в палку
тело. Приходил домой, падал на лавку.