Page 272 - Донские рассказы
P. 272

– Скотину убери. Лег, сурчина! – липла жена.
                – Варька намечет.

                – Ей на баз не в чем выйтить.
                – Нехай мои валенки обувает.

                Подросток Варька стягивала с деда валенки и шла убирать скотину, а он лежал, косо
                расставив длинные босые ступни, часто дергал веками закрытых глаз, вздыхал, кряхтел,
                думал тягучее и безрадостное. А за обедом садился в передний угол, высился над столом
                ребристой громадиной, цепко оглядывал усыпавших лавки внуков. Замечал, что самый
                младший, трехлеток Тимошка, кривит душой – мучительно улыбаясь, старается поймать
                в чашке уплывающий кусочек картошки, – и звонко стукал его по лбу ложкой.
                – Не вы-лав-ли-вай!..

                В хуторе мерли люди, источенные, как дерево червем, дубовым хлебом. И черная будила
                Степана по ночам тоска: вспаханное обсеменить нечем.

                Скот обесценел. За корову давали пять-восемь пудов жита с озадками. На Святках опять
                заговорили об отпущенной будто бы семенной ссуде, и опять заглох слух. Заглох, как
                летник в степи глубокой осенью. Ожил только на провесне. Вечером на собрании в
                церковной караулке председатель объявил:
                – Получена бумага. – Помял пальцами горло, кончил: – Могем ехать за хлебом хучь
                завтра. Об нас, то же самое, не забывают… – и осекся от волнения.
                До станции от хутора полтораста верст. Разбились на партии с первой же ночевки. На
                лошадях уехали вперед, бычиные подводы рассыпались длинной валкой. Степан ехал с
                соседом Афонькой – молодым, москлявым казаком. Дорога легла через тавричанские
                слободы. Гребни верст в тридцать-сорок одолевали только к ночи. Тощие от бескормицы
                быки шли, скупо отмеряя шаги, прислоняясь ребристыми боками к виям.
                Степан всю дорогу шел пешком, берег бычачью силу для обратного пути. С последней
                ночевки в Ольховом Рогу выехали, дождавшись месяца, и к полдню дотянулись до
                станции.
                Возле элеватора с визгом дрались распряженные лошади, ревели быки, плелись
                многоголосые крики.
                К вечеру из ворот элеваторного двора выбежал запыленный весовщик, крикнул,
                оглядывая возы:
                – Дубровинцы, подъезжай! Председатель где?

                – Здеся, – по-служивски гаркнул председатель.
                – Ордер при вас?

                – Так точно, при нас.
                Пока приехавшие раньше запрягали, Степан с Афонькой пробились к самым воротам.
                Поперек дороги большой черный казак, в атаманской фуражке и накинутом поверх
                зипуна башлыке, упрашивал мотавшего головой быка:

                – Ше, ше, чертяка… Тпру… тпру, го-о-оф… Стой!..
                – Посторонись, станишник, – попросил Степан.

                – Небось объедешь.
                – Иде ж тут объедешь? Ить обломаемся!

                – Сани оттяни! – крикнул Афонька. – Стал вспоперек путя, как чирьяк на причинном
                месте… Эй, дядюля!..
   267   268   269   270   271   272   273   274   275   276   277