Page 377 - Донские рассказы

мне братскую услугу и не станешь об этом больше вспоминать.
– Ты ошибаешься, – сказал Ушаков и нервно мотнул головой, – я должен заявить о тебе.

– Словом, ты хочешь меня предать?
– Не говори громких фраз. Я должен сделать то, что на моем месте сделал бы любой
честный человек.
– У меня жена и ребенок…

– Это не имеет отношения к твоей прошлой деятельности.
– Игнаша! Помнишь, как мы росли вместе? Я был старше тебя, и твоя мама поручила
мне следить за тобой… Помнишь, как мы, бывало, бегали в степь разорять гнезда
скворцов? Ты был такой сердечный, мягкотелый, плакал, когда я доставал птенчиков…
Теперь не то. Я вижу, у тебя хватит смелости разорить человеческое гнездо и оставить
моего ребенка сиротой. Ну, что ж? Ладно… На следующей станции можешь заявить в
ГПУ. – Он замолчал на несколько секунд, а потом снова начал: – Но ведь ты понимаешь…
о, боже!.. Ведь у меня ребенок… Ведь он умрет с голоду, если меня…
Моряк закрыл лицо ладонью и задрожал.

Ушаков, чувствуя приступ непрошеной жалости и слез, быстро прошел в вагон и сел у
окна. «Так ли я поступаю? Быть может, он правда изменился?..»
Он искоса взглянул на разметавшуюся во сне девочку.

«Вот он, живой упрек, будет. О черт, как все это гнусно!.. Умолчать разве?»

Через минуту в купе вошел брат. Не взглянув на Ушакова, он стал собирать вещи, потом
нагнулся над спящей девочкой и тихонько погладил ее по головке. Ушаков отвернулся.
Моряк, обратившись к нему спиной, совал в карманы своего белого кителя какие-то
бумаги.
– Выйди ко мне на минутку.

Ушаков крупными шагами вышел, почти выбежал, на площадку. Брат шел за ним
следом. Остановились возле окна, у которого десять минут назад происходил разговор.

– Вот что, Владимир… Я решил умолчать…
– Спасибо…

– Надеюсь, этим исчерпан наш разговор?
– Спасибо, Игнаша!.. Я знал, что ты не станешь Иудой. Спасибо. Ведь ты знаешь, что без
меня семья пропала бы с голоду. Я один: кроме вашей семьи, у меня нет родни, у жены –
тоже. Кто ей дал бы кусок…
– Довольно об этом. Иди в вагон, сейчас будет станция.

– Ты иди, а я зайду в уборную и умоюсь. Мне стыдно сознаться, но я разрыдался, как
мальчишка, после нашего разговора. У меня рожа припухла. Жене об этом ни слова.

– Ну, что ты!
Ушаков не спеша прошел в свое купе и, прислонившись лбом к оконному стеклу, стал
смотреть на кирпичные корпуса станционных построек. Поезд остановился на несколько
минут, потом снова затараторили колеса, постепенно учащая бег. Проснувшаяся девочка
разбудила мать. Та присела на лавке и спросила Ушакова:

– А где же ваш брат?

– Володя хотел умыться. У него что-то голова разболелась.
Прошло минут десять. Владимира не было. Ушаков пошел посмотреть. В уборной было