Page 382 - Донские рассказы

И, закурив, продолжал:
– Вы понимаете, что мы озверели, насмотревшись на все, что творили фашисты, да иначе
и не могло быть. Все мы поняли, что имеем дело не с людьми, а с какими-то
осатаневшими от крови собачьими выродками. Оказалось, что они с такой же
тщательностью, с какой когда-то делали станки и машины, теперь убивают, насилуют и
казнят наших людей. Потом мы снова отступали, но дрались как черти!
В моей роте почти все бойцы были сибиряки. Однако украинскую землю мы защищали
прямо-таки отчаянно. Много моих земляков погибло на Украине, а фашистов мы
положили там еще больше. Что ж, мы отходили, но духу им давали неплохо.

С жадностью затягиваясь папиросой, лейтенант Герасимов сказал уже несколько иным,
смягченным тоном:
– Хорошая земля на Украине, и природа там чудесная! Каждое село и деревушка
казались нам родными, может быть, потому, что, не скупясь, проливали мы там свою
кровь, а кровь ведь, как говорят, роднит… И вот оставляешь какое-нибудь село, а сердце
щемит и щемит, как проклятое. Жалко было, просто до боли жалко! Уходим и в глаза
друг другу не глядим.
…Не думал я тогда, что придется побывать у фашистов в плену, однако пришлось. В
сентябре я был первый раз ранен, но остался в строю. А двадцать первого в бою под
Денисовкой, Полтавской области, я был ранен вторично и взят в плен.

Немецкие танки прорвались на нашем левом фланге, следом за ними потекла пехота.
Мы с боем выходили из окружения. В этот день моя рота понесла очень большие потери.
Два раза мы отбили танковые атаки противника, сожгли и подбили шесть танков и одну
бронемашину, уложили на кукурузном поле человек сто двадцать гитлеровцев, а потом
они подтянули минометные батареи, и мы вынуждены были оставить высотку, которую
держали с полудня до четырех часов. С утра было жарко. В небе ни облачка, а солнце
палило так, что буквально нечем было дышать. Мины ложились страшно густо, и,
помню, пить хотелось до того, что у бойцов губы чернели от жажды, а я подавал команду
каким-то чужим, окончательно осипшим голосом. Мы перебегали по лощине, когда
впереди меня разорвалась мина. Кажется, я успел увидеть столб черной земли и пыли, и
это – все. Осколок мины пробил мою каску, второй попал в правое плечо.
Не помню, сколько я пролежал без сознания, но очнулся от топота чьих-то ног.
Приподнял голову и увидел, что лежу не на том месте, где упал. Гимнастерки на мне
нет, а плечо наспех кем-то перевязано. Нет и каски на голове. Голова тоже кем-то
перевязана, но бинт не закреплен, кончик его висит у меня на груди. Мгновенно я
подумал, что мои бойцы тащили меня и на ходу перевязали, и я надеялся увидеть своих,
когда с трудом поднял голову. Но ко мне бежали не свои, а немцы. Это топот их ног
вернул мне сознание. Я увидел их очень отчетливо, как в хорошем кино. Я пошарил
вокруг руками. Около меня не было оружия: ни нагана, ни винтовки, даже гранаты не
было. Планшетку и оружие кто-то из наших снял с меня.

«Вот и смерть», – подумал я. О чем я еще думал в этот момент? Если вам это для
будущего романа, так напишите что-нибудь от себя, а я тогда ничего не успел подумать.
Немцы были уже очень близко, и мне не захотелось умирать лежа. Просто я не хотел, не
мог умереть лежа, понятно? Я собрал все силы и встал на колени, касаясь руками земли.
Когда они подбежали ко мне, я уже стоял на ногах. Стоял, и качался, и ужасно боялся,
что вот сейчас опять упаду и они меня заколют лежачего. Ни одного лица я не помню.
Они стояли вокруг меня, что-то говорили и смеялись. Я сказал: «Ну, убивайте, сволочи!
Убивайте, а то сейчас упаду». Один из них ударил меня прикладом по шее, я упал, но
тотчас снова встал. Они засмеялись, и один из них махнул рукой – иди, мол, вперед. Я
пошел. Все лицо у меня было в засохшей крови, из раны на голове все еще бежала кровь,
очень теплая и липкая, плечо болело, и я не мог поднять правую руку. Помню, что мне
очень хотелось лечь и никуда не идти, но я все же шел…

Нет, я вовсе не хотел умирать и тем более – оставаться в плену. С великим трудом
преодолевая головокружение и тошноту, я шел, – значит, я был жив и мог еще
действовать. Ох, как меня томила жажда! Во рту у меня спеклось, и все время, пока мои
ноги шли, перед глазами колыхалась какая-то черная штора. Я был почти без сознания,
но шел и думал: «Как только напьюсь и чуточку отдохну – убегу!»