Page 400 - Донские рассказы

потемнело, сердце сжалось в комок и никак не разжимается. Прилег я на койку,
немного отлежался, дочитал. Пишет сосед, что Анатолий во время бомбежки был в
городе. Вечером вернулся в поселок, посмотрел на яму и в ночь опять ушел в город.
Перед уходом сказал соседу, что будет проситься добровольцем на фронт. Вот и все.

Когда сердце разжалось и в ушах зашумела кровь, я вспомнил, как тяжело расставалась
со мною моя Ирина на вокзале. Значит, еще тогда подсказало ей бабье сердце, что
больше не увидимся мы с ней на этом свете. А я ее тогда оттолкнул… Была семья, свой
дом, все это лепилось годами, и все рухнуло в единый миг, остался я один. Думаю: «Да
уж не приснилась ли мне моя нескладная жизнь?» А ведь в плену я почти каждую ночь,
про себя, конечно, и с Ириной и с детишками разговаривал, подбадривал их, дескать, я
вернусь, мои родные, не горюйте обо мне, я крепкий, я выживу, и опять мы будем все
вместе… Значит, я два года с мертвыми разговаривал?!

Рассказчик на минуту умолк, а потом сказал уже иным, прерывистым и тихим голосом:
– Давай, браток, перекурим, а то меня что-то удушье давит.

Мы закурили. В залитом полой водою лесу звонко выстукивал дятел. Все так же лениво
шевелил сухие сережки на ольхе теплый ветер; все так же, словно под тугими белыми
парусами, проплывали в вышней синеве облака, но уже иным показался мне в эти
минуты скорбного молчания безбрежный мир, готовящийся к великим свершениям
весны, к вечному утверждению живого в жизни.

Молчать было тяжело, и я спросил:
– Что же дальше?

– Дальше-то? – нехотя отозвался рассказчик. – Дальше получил я от полковника
месячный отпуск, через неделю был уже в Воронеже. Пешком дотопал до места, где
когда-то семейно жил. Глубокая воронка, налитая ржавой водой, кругом бурьян по
пояс… Глушь, тишина кладбищенская. Ох, и тяжело же было мне, браток! Постоял,
поскорбел душою и опять пошел на вокзал. И часу оставаться там не мог, в этот же день
уехал обратно в дивизию.

Но месяца через три и мне блеснула радость, как солнышко из-за тучи: нашелся
Анатолий. Прислал письмо мне на фронт, видать, с другого фронта. Адрес мой узнал от
соседа, Ивана Тимофеевича. Оказывается, попал он поначалу в артиллерийское
училище; там-то и пригодились его таланты к математике. Через год с отличием
закончил училище, пошел на фронт и вот уже пишет, что получил звание капитана,
командует батареей «сорокапяток», имеет шесть орденов и медали. Словом, обштопал
родителя со всех концов. И опять я возгордился им ужасно! Как ни крути, а мой родной
сын – капитан и командир батареи, это не шутка! Да еще при таких орденах. Это ничего,
что отец его на «Студебеккере» снаряды возит и прочее военное имущество. Отцово дело
отжитое, а у него, у капитана, все впереди.

И начались у меня по ночам стариковские мечтания: как война кончится, как я сына
женю и сам при молодых жить буду, плотничать и внучат нянчить. Словом, всякая такая
стариковская штука. Но и тут получилась у меня полная осечка. Зимою наступали мы
без передышки, и особо часто писать друг другу нам было некогда, а к концу войны, уже
возле Берлина, утром послал Анатолию письмишко, а на другой день получил ответ. И
тут я понял, что подошли мы с сыном к германской столице разными путями, но
находимся один от одного поблизости. Жду не дождусь, прямо-таки не чаю, когда мы с
ним свидимся… Ну и, свиделись… Аккурат девятого мая, утром, в День Победы, убил
моего Анатолия немецкий снайпер…
Во второй половине дня вызывает меня командир роты. Гляжу, сидит у него незнакомый
мне артиллерийский подполковник. Я вошел в комнату, и он встал, как перед старшим
по званию. Командир моей роты говорит: «К тебе, Соколов», – а сам к окну отвернулся.
Пронизало меня, будто электрическим током, потому что почуял я недоброе.
Подполковник подошел ко мне и тихо говорит: «Мужайся, отец! Твой сын, капитан
Соколов, убит сегодня на батарее. Пойдем со мной!»

Качнулся я, но на ногах устоял. Теперь и то как сквозь сон вспоминаю, как ехал вместе с
подполковником на большой машине, как пробирались по заваленным обломками