Page 397 - Донские рассказы

Так вот этот самый комендант на другой день после того, как я про кубометры сказал,
вызывает меня. Вечером приходят в барак переводчик и с ним два охранника. «Кто
Соколов Андрей?» Я отозвался. «Марш за нами, тебя сам герр лагерфюрер требует».
Понятно, зачем требует. На распыл. Попрощался я с товарищами, все они знали, что на
смерть иду, вздохнул и пошел. Иду по лагерному двору, на звезды поглядываю,
прощаюсь и с ними, думаю: «Вот и отмучился ты, Андрей Соколов, а по-лагерному –
номер триста тридцать первый». Что-то жалко стало Иринку и детишек, а потом жаль
эта утихла, и стал я собираться с духом, чтобы глянуть в дырку пистолета бесстрашно,
как и подобает солдату, чтобы враги не увидали в последнюю мою минуту, что мне с
жизнью расставаться все-таки трудно…

В комендантской – цветы на окнах, чистенько, как у нас в хорошем клубе. За столом – все
лагерное начальство. Пять человек сидят, шнапс глушат и салом закусывают. На столе у
них початая здоровенная бутыль со шнапсом, хлеб, сало, моченые яблоки, открытые
банки с разными консервами. Мигом оглядел я всю эту жратву, и – не поверишь – так
меня замутило, что за малым не вырвало. Я же голодный, как волк, отвык от
человеческой пищи, а тут столько добра перед тобою… Кое-как задавил тошноту, но
глаза оторвал от стола через великую силу.

Прямо передо мною сидит полупьяный Мюллер, пистолетом играется, перекидывает его
из руки в руку, а сам смотрит на меня и не моргнет, как змея. Ну, я руки по швам,
стоптанными каблуками щелкнул, громко так докладываю: «Военнопленный Андрей
Соколов по вашему приказанию, герр комендант, явился». Он и спрашивает меня: «Так
что же, русс Иван, четыре кубометра выработки – это много?» – «Так точно, – говорю, –
герр комендант, много». – «А одного тебе на могилу хватит?» – «Так точно, герр
комендант, вполне хватит и даже останется».
Он встал и говорит: «Я окажу тебе великую честь, сейчас лично расстреляю тебя за эти
слова. Здесь неудобно, пойдем во двор, там ты и распишешься». – «Воля ваша», – говорю
ему. Он постоял, подумал, а потом кинул пистолет на стол и наливает полный стакан
шнапса, кусочек хлеба взял, положил на него ломтик сала и все это подает мне и
говорит: «Перед смертью выпей, русс Иван, за победу немецкого оружия».
Я было из его рук и стакан взял и закуску, но как только услыхал эти слова, – меня будто
огнем обожгло! Думаю про себя: «Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу
немецкого оружия?! А кое-чего ты не хочешь, герр комендант? Один черт мне умирать,
так провались ты пропадом со своей водкой!»

Поставил я стакан на стол, закуску положил и говорю: «Благодарствую за угощение, но
я непьющий». Он улыбается: «Не хочешь пить за нашу победу? В таком случае выпей за
свою погибель». А что мне было терять? «За свою погибель и избавление от мук я
выпью», – говорю ему. С тем взял стакан и в два глотка вылил его в себя, а закуску не
тронул, вежливенько вытер губы ладонью и говорю: «Благодарствую за угощение. Я
готов, герр комендант, пойдемте, распишите меня».
Но он смотрит внимательно так и говорит: «Ты хоть закуси перед смертью». Я ему на это
отвечаю: «Я после первого стакана не закусываю». Наливает он второй, подает мне.
Выпил я и второй и опять же закуску не трогаю, на отвагу бью, думаю: «Хоть напьюсь
перед тем, как во двор идти, с жизнью расставаться». Высоко поднял комендант свои
белые брови, спрашивает: «Что же ты не закусываешь, русс Иван? Не стесняйся!» А я
ему свое: «Извините, герр комендант, я и после второго стакана не привык закусывать».
Надул он щеки, фыркнул, а потом как захохочет и сквозь смех что-то быстро говорит по-
немецки: видно, переводит мои слова друзьям. Те тоже рассмеялись, стульями
задвигали, поворачиваются ко мне мордами и уже, замечаю, как-то иначе на меня
поглядывают, вроде помягче.
Наливает мне комендант третий стакан, а у самого руки трясутся от смеха. Этот стакан
я выпил врастяжку, откусил маленький кусочек хлеба, остаток положил на стол.
Захотелось мне им, проклятым, показать, что хотя я и с голоду пропадаю, но давиться
ихней подачкой не собираюсь, что у меня есть свое, русское достоинство и гордость и
что в скотину они меня не превратили, как ни старались.
После этого комендант стал серьезный с виду, поправил у себя на груди два Железных
креста, вышел из-за стола безоружный и говорит: «Вот что, Соколов, ты – настоящий