Page 395 - Донские рассказы

тебе, сучьему сыну, выдать своего командира! Ты у меня из этой церкви не выйдешь, а
вытянут тебя, как падлу, за ноги!» Чуть-чуть рассвело – вижу: рядом со мной лежит на
спине мордатый парень, руки за голову закинул, а около него сидит в одной исподней
рубашке, колени обнял, худенький такой, курносенький парнишка, и очень собою
бледный. «Ну, – думаю, – не справится этот парнишка с таким толстым мерином.
Придется мне его кончать».
Тронул я его рукою, спрашиваю шепотом: «Ты – взводный?» Он ничего не ответил,
только головою кивнул. «Этот хочет тебя выдать?» – показываю я на лежачего парня. Он
обратно головою кивнул. «Ну, – говорю, – держи ему ноги, чтобы не брыкался! Да
поживей!» – а сам упал на этого парня, и замерли мои пальцы у него на глотке. Он и
крикнуть не успел. Подержал его под собой минут несколько, приподнялся. Готов
предатель, и язык на боку!

До того мне стало нехорошо после этого, и страшно захотелось руки помыть, будто я не
человека, а какого-то гада ползучего душил… Первый раз в жизни убил, и то своего… Да
какой же он свой? Он же хуже чужого, предатель. Встал и говорю взводному: «Пойдем
отсюда, товарищ, церковь велика».
Как и говорил этот Крыжнев, утром всех нас выстроили возле церкви, оцепили
автоматчиками, и трое эсэсовских офицеров начали отбирать вредных им людей.
Спросили, кто коммунисты, командиры, комиссары, но таковых не оказалось. Не
оказалось и сволочи, какая могла бы выдать, потому что и коммунистов среди нас было
чуть не половина, и командиры были, и, само собою, и комиссары были. Только четырех
и взяли из двухсот с лишним человек. Одного еврея и трех русских рядовых. Русские
попали в беду потому, что все трое были чернявые и с кучерявинкой в волосах. Вот
подходят к такому, спрашивают: «Юде?» Он говорит, что русский, но его и слушать не
хотят. «Выходи» – и все.

Расстреляли этих бедолаг, а нас погнали дальше. Взводный, с каким мы предателя
придушили, до самой Познани возле меня держался и в первый день нет-нет, да и
пожмет мне на ходу руку. В Познани нас разлучили по одной такой причине.

Видишь, какое дело, браток, еще с первого дня задумал я уходить к своим. Но уходить
хотел наверняка. До самой Познани, где разместили нас в настоящем лагере, ни разу не
предоставился мне подходящий случай. А в Познанском лагере вроде такой случай
нашелся: в конце мая послали нас в лесок возле лагеря рыть могилы для наших же
умерших военнопленных, много тогда нашего брата мерло от дизентерии; рою я
познанскую глину, а сам посматриваю кругом и вот приметил, что двое наших
охранников сели закусывать, а третий придремал на солнышке. Бросил я лопату и тихо
пошел за куст… А потом – бегом, держу прямо на восход солнца…

Видать, не скоро они спохватились, мои охранники. А вот откуда у меня, у такого
тощалого, силы взялись, чтобы пройти за сутки почти сорок километров, – сам не знаю.
Только ничего у меня не вышло из моего мечтания, на четвертые сутки, когда я был уже
далеко от проклятого лагеря, поймали меня. Собаки сыскные шли по моему следу, они
меня и нашли в некошеном овсе.

На заре побоялся я идти чистым полем, а до леса было не меньше трех километров, я и
залег в овсе на дневку. Намял в ладонях зерен, пожевал немного и в карманы насыпал
про запас и вот слышу собачий брех, и мотоцикл трещит… Оборвалось у меня сердце,
потому что собаки все ближе голоса подают. Лег я плашмя и закрылся руками, чтобы
они мне хоть лицо не обгрызли. Ну, добежали и в одну минуту спустили с меня все мое
рванье. Остался в чем мать родила. Катали они меня по овсу, как хотели, и под конец
один кобель стал мне на грудь передними лапами и целится в глотку, но пока еще не
трогает.
На двух мотоциклах подъехали немцы. Сначала сами били в полную волю, а потом
натравили на меня собак, и с меня только кожа с мясом полетели клочьями. Голого,
всего в крови и привезли в лагерь. Месяц отсидел в карцере за побег, но все-таки
живой… живой я остался!..

Тяжело мне, браток, вспоминать, а еще тяжелее рассказывать о том, что довелось
пережить в плену. Как вспомнишь нелюдские муки, какие пришлось вынести там, в
Германии, как вспомнишь всех друзей-товарищей, какие погибли замученные там, в