Page 6 - Донские рассказы

выше его сил. И тогда, когда она задерживалась допоздна в школе или у подруг, – он не
выходил со двора, молча сидел в темноте на крылечке, курил, ждал. За калиткой звучали
стремительные шаги Ольги. Он сумел бы различить их среди тысячи женских шагов, он
знал на память эту летучую, быструю поступь. И всегда, заслышав знакомый перестук
каблучков, испытывал легкое удушье и словно бы замедленное биение сердца. Ольга
молча проходила мимо, опахнув его запахом свежего платья, теплой вечерней пыли, а он
слегка отодвигал в сторону голенастые ноги, пропускал ее и шел следом на кухню. Там
они молча ужинали, изредка перебрасываясь незначащими фразами, расходились спать.
Утром все начиналось снова.
За всю весну Николай встретился с Овражним только раз – случайно, на улице. Он ехал
верхом на Воронке в поле, Овражний шел ему навстречу к лавке сельпо. На улице
стояли лужи, ветерок гнал по ним мелкую ребристую рябь. Вода в лужах нестерпимо
блестела под солнцем, нагретый воздух был щедро напитан пресным запахом талого
снега, влажного чернозема. Конь разбивал копытами воду, с всплеском летели по
сторонам брызги, радужно вспыхивая на солнце; смачно чавкала и выворачивалась из-
под конских бабок мазутно-черными комками грязь. Вразнобой голосили петухи, где-то в
ближнем дворе истомно кудахтала курица, и, пробуя силы, пел в сизой дымчатой синеве
косо снижавшийся на сырую землю выгона первый жаворонок. Такая умиротворенная
благодать стояла над Сухим Логом, что Николай забыл обо всем на свете, покачиваясь в
седле в такт лошадиному шагу, опустив поводья, всем существом своим бездумно
радуясь и прохладному ветерку, и солнцу, ненадолго скрывавшемуся за облаками,
похожими на прозрачные хлопья тумана, и несмелым певческим пробам жаворонка.
А тут, увидев невдалеке осторожно пробиравшегося возле плетня, оскользавшегося по
грязи Овражнего, вдруг мгновенно почувствовал жестокую спазму подступившего к
горлу удушья. Мир стал странно немотным, начисто лишился звуков. Николай видел
только приближавшегося Овражнего. Видел всего с головы до ног: красивое, смугло-
румяное, круглое лицо с черной полоской усов, смоляную челку, выбившуюся из-под
примятого поля серой мягкой шляпы, нарядный, красно-черный четырехугольник
вышивки украинской рубашки, серый в полоску пиджак, небрежно накинутый на
широкие ладные плечи; видел разъезжавшиеся по грязи ноги в черных стареньких
брюках и заляпанных грязью коротких резиновых сапогах. Таким Юрий Овражний и
сохранился в памяти Стрельцова на всю жизнь, как мгновенно выхваченный из кадра
цветного фильма. А в тот момент Николай неотрывно и жадно всматривался в лицо
человека, разрушившего его жизнь, ставшего смертным врагом. Поравнявшись,
Овражний весело блеснул зубами:
– Доброе утро, Николай Семенович! Ну и грязищу развезло! А еще называется это божье
место Сухой Лог.
Николай хотел ответить на приветствие, но в горле у него как-то тихо и хрипло
забулькало. Он сделал судорожное глотательное движение, однако так и не смог ничего
сказать. А когда поднимал к козырьку правую руку, то плеть повисла на ней, будто
пудовая гиря…

Проехав шагов десять, Николай оперся левой рукой о подушку седла, оглянулся.
Овражний смотрел на него, придерживаясь за колышек плетня, и на резко очерченных
губах его бродила неясная улыбка.
До поворота в переулок Николай ехал шагом и снова слышал и довольное пофыркивание
Воронка и неустанно воспевавшего весну жаворонка. Мир снова обрел звуки, запахи,
живое дыхание… За поворотом Николай пустил Воронка крупной рысью, от хутора
перевел его в намет и придержал только километра через полтора, в степи. И всадник и
конь, остановившись, разом тяжело вздохнули.
«А ведь я мог его убить. Всего несколько минут назад. Вот так спешился бы, подошел
вплотную, протянул руку и вместо рукопожатия схватил за горло. А через мгновение он
уже лежал бы в грязи подо мною. И кто бы его отнял у меня? Кто вырвал из моих рук?
На улице – никого. Пока спохватились бы люди… Я сильнее, намного сильнее его. Левой
рукой прижал бы правую руку к земле, и все, конец! А потом?..»
Не в меру услужливая память тотчас же на короткое мгновение подсказала, как он лет
двенадцать назад, еще будучи в институте, на вечеринке у однокурсницы едва не
задушил оскорбившего его товарища. Тогда он разжал руки уже в беспамятстве, только