Page 95 - Глазами клоуна

— Меня все это так огорчает, — сказала она, — вам, наверное, тяжело. Я не знал, что
именно она имеет в виду: пасквиль Костерта, который, очевидно, прочел весь Бонн, или
венчание Марии, или и то и другое.
— Нельзя ли вам чем-нибудь помочь? — спросила она вполголоса.
— Да, — ответил я, — приходите и сжальтесь надо мной и над моим коленом тоже —
оно довольно-таки сильно распухло.
Моника промолчала. А я-то ждал, что, она тотчас скажет: «Хорошо!» — и мне даже
стало жутко при мысли, что она и впрямь последует моему зову. Но она сказала:
— Сегодня не могу, ко мне должны прийти.
Она могла бы объяснить, кого она ждет, или по крайней мере сказать: Ко мне зайдет
приятельница или приятель. После ее слов «ко мне должны прийти» я почувствовал себя
совсем скверно.
— Ну, тогда отложим на завтра, мне придется, наверное, пролежать недельку, не
меньше.
— А можно мне пока помочь вам как-нибудь иначе, я хочу сказать, нельзя ли
что-нибудь сделать для вас по телефону? — Она произнесла это так, что во мне проснулась
надежда — быть может, все же она ждет просто приятельницу.
— Да, — сказал я, — сыграйте мне мазурку Шопена, Си бемоль мажор, опус седьмой.
— Странные у вас фантазии. — Она рассмеялась; при звуках ее голоса моя
приверженность к моногамии впервые пошатнулась. — Я не очень люблю Шопена, —
продолжала она, — и плохо его играю.
— О боже, — возразил я, — какая разница! А ноты у вас есть?
— Должны где-то быть, — ответила она, — подождите секундочку.
Она положила трубку на стол, и я услышал, как она ходит по комнате. Я ждал
несколько минут, пока она снова взяла трубку, и за это время успел вспомнить, как Мария
рассказала мне, что даже у некоторых святых были подруги. Разумеется, их связывала чисто
духовная дружба, но все духовное, что женщина дает мужчине, у них, значит, было. А меня
лишили и этого.
Моника снова взяла трубку.
— Вот, — сказала она со вздохом, — вот мазурки.
— Пожалуйста, — попросил я опять, — сыграйте мне мазурку, Си бемоль мажор, опус
седьмой, номер один.
— Я уже сто лет не играла Шопена, надо бы немного поупражняться.
— А, может, вам не хочется, чтобы ваш таинственный гость услышал, что вы играете
Шопена?
— О, — сказала она со смехом, — пусть себе слушает на здоровье.
— Зоммервильд? — спросил я одними губами, услышал ее удивленный возглас и
продолжал: — Если это действительно он, стукните его по голове крышкой рояля.
— Этого он не заслужил, — возразила она, — он вас очень любит.
— Знаю, — сказал я, — и даже верю ему, но я хотел бы набраться мужества и
прикончить его.
— Я немного порепетирую и сыграю вам мазурку, — сказала она поспешно. Я вам
позвоню.
— Хорошо, — ответил я, но мы оба не сразу положили трубку. Я слышал дыхание
Моники, не знаю, сколько времени, но я слышал его, потом она положила трубку. А я еще
долго не опускал бы трубку, только чтобы слышать ее дыхание. Боже мой, дыхание
женщины, хотя бы это.
Фасоль камнем лежала у меня в желудке, и это усугубляло мою меланхолию; тем не
менее я отправился на кухню, открыл вторую банку, вывалил фасоль в ту же кастрюлю, в
какой грел раньше, и зажег газ. Кофейную гущу в фильтровальной бумаге я выкинул в
помойное ведро, взял чистую бумагу, всыпал в нее четыре ложки кофе и поставил кипятить
воду, а после попытался навести в кухне порядок. Подтер тряпкой пролитый кофе, выбросил