Page 100 - Глазами клоуна

мерзавец, но у меня есть оправдание — мне ужасно плохо, так плохо, что и не передашь.
Она молчала, я слышал только ее дыхание.
— Я уезжаю на две недели, — сказала она немного погодя.
— Зачем? — спросил я.
— Заниматься богословием, — ответила она, — и немного живописью.
— Когда же вы придете ко мне, — спросил я, — и состряпаете мне омлет с грибами и
какой-нибудь салат, они у вас такие вкусные?
— Я не могу прийти, — ответила она, — сейчас не могу.
— А потом?
— Приду, — сказала она; я слышал, что она плачет, затем она положила трубку.

20

Я подумал, что мне необходимо принять ванну, мне казалось, будто я выпачкался с ног
до головы, что от меня смердит, как от Лазаря... но я был совершенно чистый и от меня
ничем не пахло. Я проковылял на кухню, выключил газ, на котором стояли фасоль и
кофейник с водой, вернулся в столовую и хлебнул коньяку прямо из горлышка — ничто не
помогало. Даже телефонный звонок не мог сразу вывести меня из оцепенения. Я снял трубку
и сказал:
— Да.
Мне ответила Сабина Эмондс:
— Ганс, что за фортели ты выкидываешь? — Я промолчал, и она продолжала: —
Посылаешь нам телеграммы. Разыгрываешь трагедии. У тебя так плохи дела?
— Очень даже плохи, — сказал я устало.
— Я гуляла с детьми, — начала она опять, — а Карл на неделю уехал со своим классом
в лагерь... пришлось найти кого-нибудь, кто посидел бы с детьми, пока я сбегаю в автомат.
— По ее голосу можно было понять, что она замотана и немного раздражена, как и всегда,
впрочем. Я не решался попросить у нее денег. С тех пор как Карл женился, он высчитывает
каждый грош, чтобы как-то прожить; когда я с ним поссорился, у него было уже трое детей,
а четвертый — на подходе. Но я не мог собраться с духом и спросить Сабину, родился ли
этот четвертый. В их семье царила атмосфера неприкрытой раздражительности; повсюду
валялись проклятые записные книжки Карла, в которых он высчитывал, как им свести концы
с концами при его жалованье, а когда мы оставались с Карлом с глазу на глаз, он пускался в
«откровенность», что мне претило, и заводил «мужской разговор» о том, как родятся дети,
осыпая упреками католическую церковь (как будто я за нее отвечаю), а потом вдруг
наступала минута, когда он смотрел на меня глазами затравленного зверя; тут в комнате
обычно появлялась Сабина и смотрела на Карла с видом жертвы: она опять ходила
беременная. По-моему, самое ужасное, если жена смотрит на мужа с видом жертвы, потому
что она беременна. Все кончалось тем, что они садились и начинали вместе сокрушаться —
ведь Карл и Сабина по» настоящему любят друг друга. За стеной визжали дети, с восторгом
переворачивая ночные горшки и бросая мокрые тряпки на новенькие обои, а Карл между тем
без конца долдонит; «дисциплина и еще раз дисциплина» и «абсолютное, безусловное
послушание»; в таких случаях мне приходилось идти к детям и показывать им фокусы,
чтобы они утихомирились; но они не желали утихомириться; они пищали от удовольствия и
обязательно норовили повторить мои фокусы; в конце концов мы рассаживались в столовой,
брали себе на колени по ребенку и разрешали им сделать маленький глоток из наших рюмок.
Карл и Сабина заводили разговор о книгах и календарях, где сказано, при каких
обстоятельствах женщине не грозит забеременеть. Но дети у них все равно появлялись один
за другим. И им было невдомек, что такого рода беседы — сплошное мучение для меня и для
Марии, потому что у нас не было детей. Позже, когда Карл напивался, он начинал посылать
проклятья Риму, метать громы и молнии в кардиналов и папу; причем самое комичное было
то, что я становился на защиту папы. Мария куда лучше меня разбиралась в церковных делах