Page 32 - Колымские рассказы

Апостол Павел

Когда я вывихнул ступню, сорвавшись в шурфе со скользкой лестницы из жердей,
начальству стало ясно, что я прохромаю долго, и так как без дела сидеть было нельзя,
меня перевели помощником к нашему столяру Адаму Фризоргеру, чему мы оба — и
Фризоргер и я — были очень рады.

В своей первой жизни Фризоргер был пастором в каком-то немецком селе близ
Марксштадта на Волге. Мы встретились с ним на одной из больших пересылок во время
тифозного карантина и вместе приехали сюда, в угольную разведку. Фризоргер, как и я,
уже побывал в тайге, побывал и в доходягах и полусумасшедшим попал с прииска на
пересылку. Нас отправили в угольную разведку как инвалидов, как обслугу — рабочие
кадры разведки были укомплектованы только вольнонаемными. Правда, это были
вчерашние заключенные, только что отбывшие свой «термин», или срок, и
называвшиеся в лагере полупрезрительным словом «вольняшки». Во время нашего
переезда у сорока человек этих вольнонаемных едва нашлось два рубля, когда
понадобилось купить махорку, но все же это был уже не наш брат. Все понимали, что
пройдет два-три месяца, и они приоденутся, могут выпить, паспорт получат, может быть,
даже через год уедут домой. Тем ярче были эти надежды, что Парамонов, начальник
разведки, обещал им огромные заработки и полярные пайки. «В цилиндрах домой
поедете», — постоянно твердил им начальник. С нами же, арестантами, разговоров о
цилиндрах и полярных пайках не заводилось.
Впрочем, он и не грубил нам. Заключенных ему в разведку не давали, и пять человек в
обслугу — это было все, что Парамонову удалось выпросить у начальства.

Когда нас, еще не знавших друг друга, вызвали из бараков по списку и доставили пред
его светлые и проницательные очи, он остался весьма доволен опросом. Один из нас был
печник, седоусый остряк ярославец Изгибин, не потерявший природной бойкости и в
лагере. Мастерство ему давало кое-какую помощь, и он не был так истощен, как
остальные. Вторым был одноглазый гигант из Каменец-Подольска — «паровозный
кочегар», как он отрекомендовался Парамонову.
— Слесарить, значит, можешь маленько, — сказал Парамонов.

— Могу, могу, — охотно подтвердил кочегар. Он давно сообразил всю выгодность работы
в вольнонаемной разведке.

Третьим был агроном Рязанов. Такая профессия привела в восторг Парамонова. На
рваное тряпье, в которое был одет агроном, не было обращено, конечно, никакого
внимания. В лагере не встречают людей по одежке, а Парамонов достаточно знал
лагерь.

Четвертым был я. Я не был ни печником, ни слесарем, ни агрономом. Но мой высокий
рост, по-видимому, успокоил Парамонова, да и не стоило возиться с исправлением
списка из-за одного человека. Он кивнул головой.

Но наш пятый повел себя очень странно. Он бормотал слова молитвы и закрывал лицо
руками, не слыша голоса Парамонова. Но и это начальнику не было внове. Парамонов
повернулся к нарядчику, стоявшему тут же и державшему в руках желтую стопку
скоросшивателей — так называемых «личных дел».
— Это столяр, — сказал нарядчик, угадывая вопрос Парамонова. Прием был закончен, и
нас увезли в разведку.
Фризоргер после рассказывал мне, что, когда его вызвали, он думал, что его вызывают
на расстрел, так его запугал следователь еще на прииске. Мы жили с ним целый год в
одном бараке, и не было случая, чтобы мы поругались друг с другом. Это редкость среди
арестантов и в лагере, и в тюрьме. Ссоры возникают по пустякам, мгновенно ругань
достигает такого градуса, что кажется — следующей ступенью может быть только нож
или, в лучшем случае, какая-нибудь кочерга. Но я быстро научился не придавать
большого значения этой пышной ругани. Жар быстро спадал, и если оба продолжали
еще долго лениво отругиваться, то это делалось больше для порядка, для сохранения