Page 38 - Колымские рассказы

Сука Тамара

Суку Тамару привел из тайги наш кузнец — Моисей Моисеевич Кузнецов. Судя по
фамилии, профессия у него была родовой. Моисей Моисеевич был уроженцем Минска.
Был Кузнецов сиротой, как, впрочем, можно было судить по его имени и отчеству — у
евреев сына называют именем отца только и обязательно, если отец умирает до
рождения сына. Работе он учился с мальчиков — у дяди, такого же кузнеца, каким был
отец Моисея.
Жена Кузнецова была официанткой одного из минских ресторанов, была много моложе
сорокалетнего мужа и в тридцать седьмом году, по совету своей задушевной подруги-
буфетчицы, написала на мужа донос. Это средство в те годы было вернее всякого
заговора или наговора и даже вернее какой-нибудь серной кислоты — муж, Моисей
Моисеевич, немедленно исчез. Кузнец он был заводской, не простой коваль, а мастер,
даже немножко поэт, работник той породы кузнецов, что могли отковать розу.
Инструмент, которым он работал, был изготовлен им собственноручно. Инструмент этот
— щипцы, долота, молотки, кувалды — имел несомненное изящество, что обличало
любовь к своему делу и понимание мастером души своего дела. Тут дело было вовсе не в
симметрии или асимметрии, а кое в чем более глубоком, более внутреннем. Каждая
подкова, каждый гвоздь, откованный Моисеем Моисеевичем, были изящны, и на всякой
вещи, выходившей из его рук, была эта печать мастера. Над всякой вещью он оставлял
работу с сожалением: ему все казалось, что нужно ударить еще раз, сделать еще лучше,
еще удобней.
Начальство его очень ценило, хотя кузнечная работа для геологического участка была
невелика. Моисей Моисеевич шутил иногда шутки с начальством, и эти шутки ему
прощались за хорошую работу. Так, он заверил начальство, что буры лучше
закаливаются в масле, чем в воде, и начальник выписывал в кузницу сливочное масло —
в ничтожном, конечно, количестве. Малое количество этого масла Кузнецов бросал в
воду, и кончики стальных буров приобретали мягкий блеск, которого никогда не бывало
при обычном закаливании. Остальное масло Кузнецов и его молотобоец съедали.
Начальнику вскорости донесли о комбинациях кузнеца, но никаких репрессий не
последовало. Позднее Кузнецов, настойчиво уверяя в высоком качестве масляного
закаливания, выпросил у начальника обрезки масляных брусов, тронутых плесенью на
складе. Эти обрезки кузнец перетапливал и получал топленое, чуть-чуть горьковатое
масло. Человек он был хороший, тихий и всем желал добра.
Начальник наш знал все тонкости жизни. Он, как Ликург, позаботился о том, чтобы в его
таежном государстве было два фельдшера, два кузнеца, два десятника, два повара, два
бухгалтера. Один фельдшер лечил, а другой работал на черной работе и следил за своим
коллегой — не совершит ли тот чего-либо противозаконного. Если фельдшер
злоупотреблял «наркотикой» — всяким «кодеинчиком» и «кофеинчиком», он
разоблачался, подвергался наказанию и отправлялся на общие работы, а его коллега,
составив и подписав приемочный акт, водворялся в медицинской палатке. По мысли
начальника, резервные кадры специалистов не только обеспечивали замену в нужный
момент, но и способствовали дисциплине, которая, конечно, сразу упала бы, если хоть
один специалист чувствовал себя незаменимым.

Но бухгалтеры, фельдшера, десятники менялись местами довольно бездумно и, уж во
всяком случае, не отказывались от стопки спирту, хотя бы ее подносил провокатор.

Кузнецу, подобранному начальником в качестве противовеса Моисею Моисеевичу, так и
не пришлось держать молотка в руках — Моисей Моисеевич был безупречен, неуязвим,
да и квалификация его была высока.
Он-то и встретил на таежной тропе неизвестную якутскую собаку волчьего вида: суку с
полоской вытертой шерсти на белой груди — это была ездовая собака.
Ни поселков, ни кочевых стойбищ якутских вокруг нас не было — собака возникла на
таежной тропе перед Кузнецовым, перепуганным до крайности. Моисей Моисеевич
подумал, что это волк, и побежал назад, хлюпая сапогами по тропинке, — за Кузнецовым
шли другие.