Page 148 - Хождение по мукам. Хмурое утро

необыкновенными… И он не мог разобрать – улыбаются они ему или как-то особенно
морщатся.

– Мы здесь подождем, когда у вас кончится, – сказала Агриппина.
– А я с ними, товарищ командир полка, разрешите остаться, – сказала Анисья.

– Слезьте на землю, ну что, как куры, уселись… Пули же летают, – слышите?..
– Внизу навоз и блохи, а здесь поддувает хорошо, – сказала Даша.

– Это не пули, это – жуки, вы нас не обманывайте, – сказала Агриппина.
Даша, – опять наклоняясь:

– Лягушки с ума сошли, мы сидим и слушаем…
Иван Ильич обернулся к реке, только сейчас обратив внимание на эти вздохи,
ритмические стоны томления и ожидания, и вот он – победитель, большеротый солист, в
три вершка ростом, с выпученными зелеными глазами – начинает песню и распевает,
уверенный, что сами звезды слушают его похвалу жизни…

– Здорово, браво, – сказал Иван Ильич и засмеялся. – Ну уж ладно, сидите, только, если
что начнется, – немедленно в укрытие… – Он за плечо притянул к себе Дашу и шепнул
на ухо: – Черт знает, как хорошо… Правда?.. Ты очень хороша…
Он махнул рукой и пошел к землянке. Когда они опять остались одни, Анисья сказала
тихо:
– Век бы так сидеть…

Агриппина:
– Счастье-то кровью добываешь… Оттого оно и дорого…

Даша:
– Девушки мои, чего я только в жизни не видела, и все летело мимо, летело, не задевая…
Все ждала небывалого, особенного… Глупое сердце себя мучило и других мучило…
Лучше любить хоть одну ночь, да вот так… Все понять, всем наполниться, в одну ночь
прожить миллион лет…

Она склонилась головой к плечу Анисьи. Агриппина подумала и тоже прислонилась с
другой стороны к Анисье. И так они долго еще сидели на жерди, спиной к звездам.

Кутеповскую артиллерию корректировали новенькие бипланы, – покружась над
разрывами, сбросив красным парочку бомб, они, как ястребы, планировали в степь к
горизонту, к батареям, начавшим на рассвете сильный обстрел Маныча.
Для острастки противника из дивизии прилетела единственная поднимающаяся на
воздух машина – старый тихоходный ньюпор, отбывший службу в империалистической
войне и кустарно отремонтированный в Царицыне.

На него страшно было глядеть, когда он, противно всем естественным законам
аэродинамики, деревянный, с заплатанными крыльями, треща и – вот-вот – замирая,
проносился над головами. Зато летал на нем известный всему Южному фронту и
прекрасно известный белым летчикам Валька Чердаков – маленький, как обезьяна, весь
перебитый, хромой, кривоплечий, склеенный. Его спрашивали: «Валька, правда, говорят,
в шестнадцатом году ты сбил немецкого аса, на другой день слетал в Германию и
сбросил ему на могилу розы?» Он отвечал писклявым голосом: «Ну, а что?» Известный
прием его был: когда израсходована пулеметная лента, – кинуться сверху на противника
и ударить его шасси. «Валька, да как же ты сам-то не разбиваешься?» – «Ну, а что, и
угробливаюсь, ничего особенного…»

Когда увидели его машину, летевшую низко над степью, все повеселели, хотя веселого