Page 150 - Хождение по мукам. Хмурое утро

парижской револьверной газетчонке помещают три строчки об этом и какую-то
фантастическую фотографию с бакенбардами, – «женераль Деникин»! И правителем
России назначается мировой рекламист, истерик с манией величия и пристрастием к
кокаину – Колчак!

Антон Иванович не верил в успех его оружия. В декабре колчаковский скороиспеченный
генерал Пепеляев взял было Пермь, и вся заграничная пресса завопила: «Занесен
железный кулак над большевистской Москвой». Даже Антон Иванович на одну минуту
поверил этому и болезненно пережил успех Пепеляева. Но туда, на Каму, послали из
Москвы (как сообщала контрразведка) комиссара Сталина, – того, кто осенью два раза
разбил Краснова под Царицыном, – он крутыми мерами быстро организовал оборону и
так дал коленкой прославленному Пепеляеву, что тот вылетел из Перми на Урал. Этим
же, несомненно, должно было кончиться и теперешнее наступление Колчака на Волгу –
ведется оно без солидной подготовки, на фуфу, с невероятной международной шумихой
и под восторженный рев пьяного сибирского купечества…
– Тактика у нас несколько иная, чем вы, и мы, и немцы применяли в мировую войну,
цепи – более редкие и со значительно большими интервалами, каждый взвод выполняет
самостоятельное задание, – говорил Деникин, стоя в новеньком открытом щегольском
«фиате» и рукой, в белой замшевой перчатке, указывая на четкое, как на параде,
развертывание стрелковой бригады генерал-майора Теплова.
Рядом с главнокомандующим в машине стоял француз в небесно-голубом, тончайшего
сукна френче и таких же галифе, на маленькой голове глубоко и ловко надвинуто
бархатное кепи с золотым галуном; из-под бинокля, в который он глядел, торчали
шелковистые усики; на боку алюминиевая фляжка с коньяком… С ума сойти, до чего
комфортабельный француз! На подножке машины стоял, также глядя в бинокль,
англичанин, – погрубее и одетый попроще, в хаки с огромными карманами, набитыми
фотографическими катушками, табаком, трубками, зажигалками; фуражка его, –
блином, – сдвинутая на нос, служила предметом обсуждения у русской свиты, стоявшей
в почтительном отдалении. «Что там ни говори, – не умеют англичане носить форму,
штафедроны! То ли дело кавалергардская фуражечка! А как носили фуражки
царскосельские гусары ее величества, а? Идет такой барбос!»
Около машины на калмыцком жеребчике сидел неприветливый Кутепов – коренастый,
полуседой, в расстегнутом бараньем полушубке: ради парада он надел перчатки и
нацепил шпоры; маленькие глаза его были воспалены: он пятый день долбил этот
проклятый Маныч и прекрасно понимал, что происходящее сейчас на глазах у этих
франтов развертывание бригады Теплова – балет, который дорого обойдется бригаде.
– Особенность этой войны – ее большая маневренность, – объяснял Деникин. – Отсюда
все значение, которое у нас приобретает конница. Здесь у меня решающее
преимущество: Терек, Кубань и Дон дадут мне сто тысяч кадровых сабель…

– О ла-ла-ла-ла, – легкомысленно пропел француз, не отрываясь от бинокля.
– У красных конницы нет, и им не из чего ее создать, исключая бригады Буденного,
наделавшей столько хлопот бедному экс-атаману Краснову…
– Сто тысяч седел и уздечек – их надо иметь, – сквозь зубы проговорил англичанин, тоже
не отрываясь от бинокля.
– Да, в этом все и дело, – сухо ответил Деникин. Он сдержался, хотя ему очень хотелось
сказать всю правду этим союзничкам, именно сейчас – среди своих войск, под грохот
орудий (автомобили стояли всего в версте от батарей). Сказать, что они – лавочники, что
вся их политика – близорукая, трусливая, копеечная, – на грош наменять пятаков…
Доказано же им, как дважды два, что большевизм опаснее для них, чем двести пятьдесят
германских дивизий. Так давайте же оружие, сколько мне нужно, господа, если боитесь
посылать в Россию ваших солдат… Рассчитаемся после в Москве.

– А не хватит у меня седел – охлюпкой посажу казака на коня, – не удержавшись все же,
хотя и не слишком резко, но без излишнего добродушия сказал Деникин и повернулся к
переводчику. – Переведите им обоим, что значит – «охлюпкой».
Переводчик, предупредительный до отвращения, южного типа молодой человек, вдруг