Page 155 - Хождение по мукам. Хмурое утро

легко и отскочили, когда из-за каждой телеги начали стрелять по ним, – винтовки были у
каждого раненого; даже Даша стреляла, зажмуриваясь изо всей силы.

Казаки повернули коней, только один покатился вместе с лошадью. К нему побежали,
надеясь взять на нем флягу с водой. Человек оказался в серебряных погонах. Его
вытащили из-под убитой лошади. «Сдаюсь, сдаюсь… – повторял он испуганно, – дам
сведения, ведите к командиру…»
С него сорвали флягу с водой да еще две фляги нашли в тороках.

– Давай его сюда живого! – кричал комроты Мошкин, сидевший с перебитой рукой и
забинтованной головой в телеге.

Пленный офицер вытянулся перед ним. Такой паскудной физиономии мало приходилось
встречать: дряблая, с расшлепанным ртом, с мертвыми глазами. И пахло от него тяжело,
едко.

– Вы кто – регулярные или партизаны?

– Иррегулярной вспомогательной части, так точно.
– Восстания в тылу у нас поднимаете?

– Согласно приказу генерала Улагая, производим мобилизацию сверхсрочных…
Обоз опять тронулся, и офицер пошел рядом с телегой. Отвечал он с живейшей
готовностью, предупредительно, четко. Знал – как покупать себе жизнь, видимо, был
матерый контрразведчик. Кое-кто из красноармейцев, чтобы слушать его, зашагал около
телеги. Люди начали переглядываться, когда он, отвечая на вопрос, рассказал об
отступлении с Донца Девятой красной армии и о том, как в разрыв между Девятой и
Восьмой врезался конный корпус генерала Секретева и пошел гулять рейдом по
красным тылам.

– Врешь, врешь, этого не было, – неуверенно сказал комроты Мошкин, не глядя на него.
– Никак нет, это есть, – разрешите: при мне сводка верховного командования…

Анисья Назарова слезла с телеги и тоже пошла с кучкой красноармейцев около
пленного, Мошкин читал треплющиеся на ветру листочки сводки. Все ждали, что он
скажет. Анисья слабой рукой все отстраняла товарищей, чтобы подойти ближе к
пленному, – ей говорили: «Ну, чего ты, чего не видала…» Ноги ее были налиты
тяжестью, голова болела, глаза будто запорошило сухим песком. Не пробившись, она
обогнала товарищей, споткнувшись, схватилась за вожжи и остановила телегу. Никто
сразу не понял, что она хочет делать. Вытянув шею, большими – во все потемневшее,
истаявшее лицо – бледными глазами глядела на пленного.

– Я знаю этого человека! – сказала Анисья. – Товарищи, этот человек живыми сжег моих
детей… Меня бил в смерть… В нашем селе двадцать девять человек запорол до смерти…

Офицер только усмехнулся, пожал плечом. Красноармейцы, сразу придвинувшись,
глядели то на него, то на Анисью. Мошкин сказал:

– Хорошо, хорошо, мы разберемся, – поди ляг на телегу, голубка, поди приляг…
Анисья повторяла, будто в забытьи:

– Товарищи, товарищи, его нельзя оставить живого, лучше вырвите мне сердце…
Обыщите его… Зовут его Немешаев, он меня помнит… Смотрите, узнал меня! – радостно
крикнула она, указывая на него пальцем.

Десятки рук потянулись, разорвали на офицере пропотевший казачий бешмет,
разорвали рубаху, вывернули карманы, – и – правильно – нашли воинский билет на имя
ротмистра Николая Николаевича Немешаева…
– Ничего не знаю, не понимаю, – угрюмо повторял он, – женщина врет, бредит, у нее
сыпняк…