Page 154 - Хождение по мукам. Хмурое утро

– В конце концов, мы воюем или мы устраиваем цирковые представления для господ
союзников? Мы не гладиаторы, ваше превосходительство! К чему все это лихачество?
Скандал! Совершенно некультурная операция, партизанщина какая-то!
Кутепов хорошо знал Деникина и понимал, почему он так кипятится. Он молчал, угрюмо
– вкось – глядя на маленький букетик цветов рядом с чернильницей.
– Вот прочтите, порадуйтесь, – Деникин взял верхний листочек из пачки бумаг. – Фронт
Красной Девятой армии прорван с ничтожными потерями для нас, прорван блестяще…
Мы вступили в район казачьего восстания. Очевидно, на днях займем станицу
Вешенскую… Но операции на Донце могли бы уже вылиться в широкое наступление – не
свяжи мы здесь, на Маныче, столько наших сил. Мне стыдно, господа, за нашу
стратегию… Весь мир смотрит на нас… Там они очень впечатлительны, будьте уверены…
Пожалуйте сюда…

Он отыскал среди бумаг свое пенсне и подошел вместе с Кутеповым и Романовским к
дубовому столу, где лежали военные карты.

План заключался в том, чтобы генералам Покровскому и Улагаю, закончившим
сосредоточивание крупных конных масс на флангах Десятой, прорваться в тылы, разбить
полевую конницу большевиков, захватить станцию Великокняжескую и в четыре-пять
дней закончить полное окружение красных на Маныче.
Деникин вынул из бокового кармана тужурки чистый полотняный платок, пахнущий
одеколоном, и стал протирать пенсне, – короткие пальцы его с блестящей сухой кожей
слегка дрожали.
– Добрармия решает вопросы мировой политики. На Западе – после провала Одессы,
Херсона и Николаева – это начинают понимать… Мы должны действовать
молниеносными и сокрушающими ударами, – аплодисменты в этой войне превращаются
в транспорты с оружием… Я всегда предостерегал против авантюр, я не люблю азартных
игр. Но я не люблю и проигрывать… Если наши успехи в Донбассе не приобретут
размаха общего наступления в глубь страны и не закончатся Москвой, – я пущу себе
пулю в висок, господа…
Красавец Романовский со всезнающей надменной улыбочкой постукивал папироской о
серебряный портсигар. Косясь на него из-под наморщенного низенького лба, генерал
Кутепов понял, откуда у Антона Ивановича вдруг такой размах мыслей. Здорово, значит,
ему здесь накручивают хвост. Но Кутепов был не штабной, а полевой генерал: вопросы
высшей стратегии казались ему слишком туманными и утомительными, его дело было на
месте рвать горло врагу.

– Сделаем все, что можем, ваше высокопревосходительство, – сказал он, – прикажете
взять Москву этой осенью – возьмем…

Третьи сутки, без глотка воды, без куска хлеба, качалинцы пробивались к железной
дороге. Приказ об отступлении был дан двадцать первого мая. Десятая армия отхлынула
от Маныча на север, на Царицын, с огромными усилиями и жертвами разрывая
окружение. Дул сухой ветер, пристилая к земле полынь, – серой была степь, мутна даль,
где волчьими стаями собирались кавалеристы Улагая.

Обозные лошади падали. Раненых и больных товарищей перетаскивали в телеги, на
которых и без того некуда было приткнуться. За телегами, спотыкаясь, шли легко
раненные и сестры. От жажды распухали и лопались губы. Воспаленными глазами,
щурясь против восточного ветра, искали на горизонте очертания железнодорожной
водокачки. Из широких степных оврагов не тянуло даже сыростью, а еще недавно здесь
переправлялись по пояс в студеной воде, – хотя бы каплей той влаги смочить черные
рты!

В одном из таких оврагов наткнулись на засаду: когда телеги спустились туда по
травяному косогору, – близко раздались выстрелы, и, подняв коней черт их знает из-за
какого укрытия, на смешавшийся обоз налетели казаки в расчете на легкую поживу. С
полсотни снохачей-мародеров мчались по косогорам, выставив бороды. Но они так же