Page 160 - Хождение по мукам. Хмурое утро

Яков с понятыми обыскал Алексеев дом от подполья до чердака, но того, что было
припрятано в тачанке, не нашли, Матрена ночью привела лошадь и уехала на хутор. Всю
ночь Катя, не снимая шубы, сидела в темной, настуженной хате, ожидая рассвета.
Нужно было очень спокойно все обдумать. Как только рассветет, – уйти. Куда? Положив
локти на стол, она стискивала голову и начинала всхлипывать. Шла к двери, где стояло
ведро, и пила из ковшика. Конечно – в Москву. Но кто там остался из старых знакомых?
Все, все растеряно… Тут же у стола она уснула, а когда сильно вздрогнула и
проснулась, – было уже светло. Матрена еще не возвращалась. Катя поправила на голове
платок, взглянула в зеркальце на стене, – ужасно! И пошла в комитет.
Она долго дожидалась на черном крыльце, когда в поповском доме проснутся. Наконец
вышел Яков с помойным ведром, выплеснул его на кучу грязного снега и сказал Кате:
– А я собрался посылать за вами… Пойдемте…

Он повел Катю в дом, предложил Кате сесть и некоторое время рылся в ящике стола.
– Вашего мужа, или как он там вам приходится, мы расстреляем.

– Он мне не муж, никто, – быстро ответила Катя. – Я прошу только – дайте мне
возможность уехать отсюда. Я хочу в Москву…

– «Я хочу в Москву», – насмешливо повторил Яков. – А я хочу спасти вас от расстрела.
Катя просидела у него до вечера, – рассказала все про себя, про свои отношения с
Алексеем. Время от времени Яков уходил надолго, – возвращаясь, разваливался,
закуривал.

– По инструкции Наркомпроса, – сказал он, – в селе нужно восстановить школу. Не
очень-то вы подходите, но на худой конец – попробуем… Вторая ваша обязанность –
сообщать мне все, что делается на селе. О подробностях этой корреспонденции
условимся после. Предупреждаю: если начнете болтать об этом, – будете наказаны
жестоко. О Москве покуда советую забыть.

Так, неожиданно, Катя стала учительницей. Ей отвели маленькую пустую хатенку около
школы. Бывший здесь старичок учитель умер еще в ноябре от воспаления легких;
петлюровцы, занимавшие одно время школу под воинскую часть, спалили на цигарки все
книжки и тетради, даже географическую карту. Катя не знала, с чего и начать, – и
пошла за советом к Якову. Но его на селе уже не было. Внезапно, так же как тогда
появился, он уехал, получив какую-то телеграмму с нарочным, – успел сказать только
деду Афанасию, который околачивался теперь около комитета бедноты, боясь утратить
свое влияние:

– Передай товарищам, – поблажек мужичкам – ни-ни, никаких. Вернусь, – проверю…
С отъездом Якова на селе стало тихо. Мужички, приходя к поповскому дому посидеть на
крылечке, говорили комитетчикам:
– Натворили вы делов, товарищи, как уж будете отвечать?.. Ай, ай…
Комитетчики и сами понимали, что – ай, ай, и на селе тихо только снаружи. Яков не
возвращался. Прошел слух про Алексея Красильникова, будто он собрал в уезде отряд и
перекинулся к атаману Григорьеву. А скоро все село заговорило про этого Григорьева,
который выпустил универсал и пошел громить советские города. Опять стали ждать
перемен.
В сельсовете Кате обещали кое-чем помочь: поправить печи, вставить стекла. Катя сама
вымыла в школе полы и окна, расставила покалеченные парты. Она была добросовестная
женщина и по вечерам одна у себя в хатенке плакала, потому что ей было стыдно
обманывать детей. Чему она могла научить их – без книг, без тетрадей? Какие могла
преподать правила, когда всю себя считала неправильной… И вот, рано утром, около
школы раздались веселые голоса мальчиков и девочек. Ей пришлось собрать все
самообладание. Волосы она гладко зачесала и завязала тугим узлом, руки чисто-чисто
вымыла. Отворила школьную дверь, улыбнулась и сказала маленьким, задравшим к ней
курносые носишки мальчикам и девочкам: