Page 52 - Хождение по мукам. Хмурое утро

– Да вот, – сказал, – происхождение ваше смущает, как бы вы туман не стали разводить…
– Был, был когда-то соблазнен миражами, скрывать нечего, – проговорил Кузьма
Кузьмич, – окунулся в их пустыню… Нет, агитации моей не бойтесь, с богом я в ссоре…
– В ссоре? – спросил Иван Гора. – Так ли? Ну, ладно, вечерком зайдите ко мне в хату,
потолкуем…
В сумерках Кузьма Кузьмич явился в хату к комиссару, который сидел у окошка в
шинели и фуражке и читал газету, шевеля губами. Иван Гора сложил газету, встал,
запер дверь.
– Садитесь. Тут одно дело такое, некрасивое… Вы язык-то умеете держать за зубами? А
впрочем, вам же будет хуже, если начнете болтать лишнее: мне все известно, даже кто
из бойцов что во сне видел…

Он стал отрывать от белого края газеты узкую полоску, кряхтя, свертывал ее плохо
сгибающимися пальцами.

– Народ убрался, хлеб свезли, с молотьбой маленько запоздали из-за военных дел. Но
народ нам доверяет, это главное, – хочет верить, что советская власть стала прочно…
Хорошо… А ведь скоро – покров…

Иван Гора чуть приподнял глаза на Кузьму Кузьмича, большой нос его смущенно
потянул ноздрей…

– Скоро покров… Суеверия-то в народе еще живут… Декретом их в один день не
отменишь… Нужна, так сказать, длительная… Ну, ладно… А девки ходят недовольные,
ждут покрова, а сватов никто не засылает. Вчера был в селе Спасском… Бабы
остановили мою бричку и давай плакать, и ругают, и смеются… Настроение вполне
советское, но дался им этот покров… Село богатое, хлеба много, хлебной разверстки у
них еще не было… Подойти к ним надо умно, чтобы сознательно дали хлеб… Но как там
проагитируешь, когда бабы выдернули у меня вожжи и кричат: дай им попа… Я их
стыдить: мало вы, говорю, нагляделись, как ваши попы генералу Мамонтову кадилами
махали… «Так то ж, говорят, были белые попы, мы их сами из села повыгоняли, а ты нам
дай красного попа… Нам нужно свадьбы гулять, у нас девки застоялись, да у нас,
говорят, еще полторы сотни дитенков, по люлькам кричат некрещеные…» Тьфу ты,
право, даже голова у меня болит другой день… Так меня расстроили эти бабы… Не могу
же я им попа ставить? А вопрос надо решать. Они подумают, подумают, да и пошлют в
Новочеркасск за старым попом… Значит – конфликт… Ты, Кузьма Кузьмич, в этих делах
смышлен. Выручи меня. Возьми бричку, съезди в село, поговори с бабами… Только
чтобы я ничего не знал. А девок этих я видел, ужас: каменные. – Иван Гора показал себе
на грудь. – Дело-то человеческое ведь… Поедешь?
– С удовольствием, – ответил Кузьма Кузьмич, тряся лицом и складывая губы трубочкой.

– Скучно ты говоришь, Шарыгин, такая мозговая сухотка, прямо беги от тебя без
памяти…
Латугин взял фуражку, надел ее криво – козырьком на ухо – и двинулся на лавке, но не
встал, а, подзакатив зрачки, взглянул на Анисью.
Она сидела, нахмуренная от внимания, уставясь, как всегда в часы занятий, на один
какой-нибудь предмет, скажем, на гвоздь в стене. Неприученный мозг с трудом
впитывал отвлеченные идеи, – они, как слова чужого языка, лишь частицами, искорками
проникали к ее живым ощущениям. Слово «социализм» вызывало в ней представление
чего-то сухо шуршащего, как красная лента, цепляющаяся ворсом за шершавые руки.
Эта лента ей снилась. «Империализм» был похож на царя Навуходоносора с лубочной
картинки, засиженной мухами, – с короной, в мантии, окрашенной мазком кармина, –
царь ронял скипетр и державу при виде руки, пишущей на стене: мене, текел, фарес…
Но Анисья была трудолюбивая и упорно преодолевала эти несовершенные
представления.