Page 74 - Хождение по мукам. Хмурое утро

себя закопченный фонарь. – Проедем Гуляй-Поле, – тогда спите спокойно.
– Я в Гуляй-Поле вылезаю.

– Ага… Ну, тем более… С меня же спросят – кого привез…
– Документов у меня нет никаких…

– Как же так?

– Изорвал и выбросил.
– Тогда об вас должен заявить…
– Ну и черт с вами, заявляйте…

– Что же черта поминать в такое время… Офицер, что ли?

Рощин, у которого мысли были обострены, напряжены, ответил сквозь зубы:
– Анархист.

– Так, понятно… Возил много из Екатеринослава вашего брата. – Кондуктор взял фонарь
и, держа его между ног, долго глядел, как за черным окном проносились паровозные
искры. – Вот вы, видать, человек интеллигентный, – сказал он тихо. – Научите, что
делать?.. В прошлый рейс разговорился я также с анархистом, серьезный такой, седой,
клочковатый. «Нам, говорит, твои железные дороги не нужны, мы это все разрушим,
чтобы и помнить об них забыли. От железных дорог идет рабство и капитализм. Мы,
говорит, все разделим поровну между людьми, человек должен жить на свободе, без
власти, как животное…» Вот и спасибо!.. Я тридцать лет езжу, да наездил домишко в
Таганроге, где моя старуха живет, да коза, да две сливы на огороде, – весь мой капитал.
На что мне эта свобода-то? Козу пасти на косогоре? Скажите – был при старом режиме
порядок? Эксплуатация, само собой, была, не отрицаю. Возьмем вагон первого класса, –
тихо, чинно, кто сигару курит, кто дремлет так-то важно. Чувствуешь, что это –
эксплуататоры, но ругани прямой не было никогда, боже избави… Берешь под козырек,
тихонечко проходишь вагоном… В третьем классе, конечно, мужичье друг на дружке,
там не стесняешься… Это все верно, бывало… Но и курочка жареная у тебя, и ветчинка,
и яички, а уж хлеб-то, батюшки, калачи-то, помните? – Он замолк, приглядываясь к
искрам в окошке. – Это букса горит в багажном вагоне. Смазки нет, и без анархистов
транспорт кончается… Вот мне и скажите – что теперь будет? Променяли царя на Раду,
Раду – на гетмана, а его на что менять будем? На Махно? Дурак один взялся ковать
лемех, жег, жег железо, половину сжег, давай ковать топор, опять половину сжег,
выходит одно шило, он по нему тюкнул, и вышел пшик… Так-то… Порядка нет, страха
нет, хозяина нет. Вы в Гуляй-Поле приедете – посмотрите, как живут «вольным
анархическим строем». Одно могу сказать – весело живут, такой гульбы отродясь никто
не слыхал. Весь район объявлен «виноградным». Сколько я туда проституток провез!
Да… Скажу вам по-стариковски, извините меня, товарищ анархист: пропала Россия…

Много хозяйственных мужичков, бежавших летом в атаманские отряды, стали теперь
подумывать о возвращении домой. Увязывали на телегу все добро, что по честному
дележу пришлось им после удачных набегов, меняли разные местные деньги на
николаевские, крепко зашпиливали полог, подвязывали к задней оси котелок и, тайно, –
иные и явно, придя к атаману и говоря: «Прощевай, Хведор, я тебе больше не боец». – «А
что так?» – «По дому скучаю, ни пить, ни есть, ни спать не могу. Когда еще понадоблюсь,
кликни, придем», – запрягали добрых коней и уезжали на хутора, в деревни и села,
освобожденные от немецкого постоя.

Задумался об этом и Алексей Красильников. Советовался с Матреной – братниной женой
– и даже с Катей Рощиной: не рано ли домой? Как бы чего не вышло. Незаметно в село
Владимирское не явишься, могут еще потянуть к ответу за убийство германского унтера.
Немцы народ серьезный. С другой стороны – вернешься на пожарище, – придется
строить хату, ставить двор, делать это надо теперь же, осенью.

Пять молодых сильных коней и три воза барахла, мануфактуры и всякого хозяйственного