Page 69 - Хождение по мукам. Хмурое утро

него. В это время опять дернули дверь, и девчонка уже только просунула голову:
– Дерутся, народу побили! Власиха мужа повела, весь в кровище… На всю улицу кричит,
вас ругает… Митрофан Кривосучка лошадь стал запрягать, ему не дали, – как потащили
его за ворота, зачали трепать, батюшки!

Она опять скрылась. Кузьма Кузьмич только шагнул вслед за ней в дверь, – Анна
крикнула страшным голосом:
– Не пущу!

Она стояла у печки, высокая, худая, поднимая мужские плечи – закидывалась, будто ей
ломали спину. Кузьма Кузьмич изо всей силы сжал ей руку:

– Анна, не дури! Ай, возьму ухват… Успокойся. Я скоро приду… С товарищами, обедать.
Напеки нам блинов, слышишь… Ну, перестань, тебе говорят!

Анна – с трудом сквозь стиснутые зубы:
– Хорошо, батюшка…

Соседской девчонке хотелось чего-то гораздо более страшного, чем она видела, бегая к
сельсовету и обратно – по дворам, разнося вести. Но собрание действительно было
шумное. Вопрос о сдаче хлеба не вызвал больших споров: «Надо – так надо».
Прочитанный председателем список справедливой разверстки выслушали в тишине и
заставили повторить. В толпе начались короткие разговоры, движение, – одни люди
стали ближе тесниться к крыльцу, другие подавались налево, к соседнему огороду, где
был плетень.

«Неправильно!» – крикнул всем знакомый властный голос Микитенко. «Правильно,
правильно!» – ответило много голосов. На крыльцо кинулся бородатый человек с
оторванным рукавом, бросил шапку под ноги и начал выкладывать старые обиды:

– Куда все мои труды пошли? Вон они к кому пошли. Что же, мне у него за кусок хлеба в
ногах валяться? Это, что ли, советская власть?

Его отпихнул другой человек, – бледный от злобы, – стал говорить еще более страшные
слова. Тогда часть толпы, стоявшая поодаль, кинулась к плетню, вывернула колья и
налетела на собрание с тылу, Латугин, Задуйвитер и Байков сбежали с крыльца в толпу,
раскидывая людей, выхватывая из рук у них колья, – кричали: «Никакой паники, все в
порядке, мать вашу так, собрание продолжается…»

Стычка была коротка, нападающих оказалось не так много. Кое-кто из них скрылся, кое
за кем гнались по улице. Несколько человек осталось лежать на земле, запорошенной
снежной крупой…

Кузьма Кузьмич пошел для сокращения пути перелазами через плетни и огороды,
запутался и попал на чей-то двор. Там стояли женщины, – одна причитала, другие
слушали ее. Увидев Кузьму Кузьмича, они заговорили, и Варвара Власова, Надеждина
мать, гневно подбирая длинные рукава бекеши из чертовой кожи, стала подходить к
Кузьме Кузьмичу; другие двинулись за ней.

– Вот почему ты с нас денег не взял, расстрига! – сказала Варвара. – А мы-то, глупые, ему
поверили… Все село споил… Все у нас выведал… Всех дураков смутил, смутьян… Продал
нас коммунистам… Да что вы на него смотрите, сатану, бейте его до смерти…
– Нельзя меня бить, – ответил Кузьма Кузьмич, отступая, – жалеть будете, бабы… Не
трогайте меня!
– А ты нас пожалел?

Сбивая с голов своих платки, разъяряясь, женщины закричали все враз, обвиняя
расстригу в каторжной разверстке и в побоище у сельсовета, и в том, что теперь
хорошему хозяину места нет на селе, и в том, сколько гусей и поросят было сожрано за
эти дни, – во всем оказался он виноват. Женщины прижали его к плетню. Напрасно
Кузьма Кузьмич силился снова очаровать их, насильно улыбаясь и бормоча: «Ну